Глотая слёзы, задыхаясь от радостного светлого смеха, я повторял снова и снова: “Ну, мама… ну, тётя Валя… Вы даёте!” Мои внуки, услышав от меня эту давнюю, из прошлого тысячелетия, историю, хохотали и повторяли уже по-нынешнему: “Вот это да! Вот это прикольно!” Должен сказать, что мама моя сыграла свою роль убедительнее всех. На матерей долго не обижаются. И вправду: ну рухнул я на минуту-другую в ту самую бездну отчаяния (выражаюсь слегка патетически, что, увы, свойственно моей натуре); зато благодаря “приколу” едва ли не впервые в жизни полновесно ощутил ни с чем не сравнимую радость восстановления жизненной нормы и порядка, благословенного душевного покоя. От отчаянья к радости — не в этом ли одна из формул человеческого счастья?
III
Мы живём с мамой в бесхозном деревянном доме и ждём, когда нам дадут новую казённую квартиру. Как-то ночью, проснувшись внезапно — за мною кто-то гнался и грозился застрелить, — я услышал тихий разговор родителей.
— Ой, Миша, как же мне неуютно, нехорошо в этом доме… Жили, жили здесь другие люди, совсем нам чужие, их немцы поубивали — а ведь, может быть, кто-то из родни всё-таки остался?
— Война, Мотя, — спокойно возразил отец. — Воспринимай всё спокойно. Мне говорили, что хозяин дома ещё до войны был призван в армию. Семья погибла, но он-то, возможно, и жив остался. Глядишь, и вернётся скоро… А нам всё равно переезжать!
Как в воду глядел отец. Вскорости, когда отгремели победные салюты и установилась долгая мирная тишина, заявился к нам в дом сам его хозяин.
Утром мы услышали стук в дверь.
— Здравствуйте, мадам! Здравствуй, мальчик! — сказал незнакомец, войдя в дом. — Моя фамилия Гумин, зовут меня Михаил Ильич, и я с вашего разрешения, мадам, впервые за четыре года перешагну порог моего родного дома…
Мужчина — высокий, чёрный, горбоносый, в военной форме — остановился и обвёл комнату жадным горящим взглядом. Я почувствовал лёгкий озноб, а мама встрепенулась и запричитала:
— Проходите, проходите, пожалуйста! Надо же, вы — тёзка моего мужа, подумать только! Проходите, ради Бога! Мы здесь люди временные…
Я стоял в дальнем углу комнаты, и одна лишь нелепая мысль не давала покоя: почему “мадам”? С какой стати? Мы ведь люди советские, а он тоже советский старший лейтенант интендантской службы, вон на плечах белые погоны…
Гумин театральным жестом пригласил маму присесть и произнёс короткую речь, явно приготовленную заранее:
— Мадам! Вы, очевидно, знаете, что моя семья расстреляна фашистами? Я только что демобилизовался. Жизнь продолжается. Так что…
