Конечно, Пиппе ничего не стоило узнать, когда в холодильнике есть мясо или когда помощник проезжает мимо лагеря, чтобы поохотиться за границей заповедника. Но однажды она почувствовала предстоящую кормежку, когда никто из нас даже не знал, что помощник отправился за добычей для нее. Целый день она не уходила из лагеря и только к вечеру прошла немного по дороге и остановилась. Она терпеливо сидела и смотрела на дорогу, словно чего-то ждала. И что же — вскоре появилась машина, а в ней, как и следовало ожидать, было мясо для Пиппы.
Такие же необъяснимые случаи предвидения происходили и с Эльсой: я рассказывала о них в своих книгах. Предположим, что это было сверхчувственное восприятие, или телепатия, — почему же ничего подобного не случалось, когда Эльса со львятами или Пиппа исчезали и мы разыскивали их, полные тревоги?
Вот и теперь Пиппа ушла из лагеря на три дня, и когда мы в конце концов отыскали ее след, то рядом увидели отпечатки лап самца. Не он ли был виноват в том, что так называемая телепатическая связь между мной и Пиппой перестала действовать? Она была так поглощена им, что ей стало не до меня. В лагерь ее пригнал, без сомнения, голод, потому что она так торопливо заглотала мясо, что тут же его отрыгнула, но снова съела без промедления. Нам приходилось часто наблюдать такое поведение у диких гепардов: возможно, это стало причиной ошибочного утверждения, что гепарды отрыгивают пищу для своих детенышей.
Тем временем погода настолько испортилась, что всякое сообщение — пешком, машиной и даже самолетом — стало невозможным. Это было очень некстати: бедный У гас снова ужасно мучился от боли в глазу, который после недолгого улучшения опять воспалился и почти перестал видеть, С огромным трудом нам удалось переправить на самолете в лагерь Джорджа трех приезжих ветеринаров — из США, Англии и ФРГ. Они обнаружили на роговице две растущие язвы, но сказали, что операция не нужна и все вылечит пенициллин. Джордж опять начал делать Угасу уколы.
В начале ноября кусты на равнине часто бывают сплошь покрыты перелетными ласточками, которые останавливаются передохнуть после долгого пути из Европы. Они обычно сидят так тесно, что я различала отдельных птиц, только когда Пиппа кидалась на них и они тучей взмывали в небо. Очень интересно было наблюдать за скоплениями довольно крупных жуков: они кружили над кустами, как пчелиный рой. Локаль сказал, что это могильщики. Я часто видела могильщиков на добыче, но мне еще не приходилось встречать такие скопления, и я подумала, не связано ли это с дождями. Но даже Локаль, который обычно мог объяснить все, что нам встречалось на прогулках, не знал ответа. Несколько раз он вовремя предупредил меня, чтобы я не наткнулась на буйвола или носорога: он заставил меня прислушаться к свисту еще невидимых встревоженных птичек, которые склевывают клещей с этих животных и подают сигнал тревоги и своим хозяевам и нам. Локаль не раз проявлял храбрость, когда перед нами неожиданно возникал буйвол, — быстро обращал его в бегство метко нацеленными камнями. Но что с ним творилось, когда мы встречали безобидного варана! При виде этой большой пятнистой ящерицы он терял самообладание и бросался бежать, словно по пятам за ним гналась смерть. Безумно боялся он и хамелеонов — африканцев вообще ни за что на свете не заставишь прикоснуться к этим совершенно безвредным существам. Зато, как это ни странно, он убивал всех улиток, которые попадались ему на глаза. На мой вопрос, зачем он это делает, он отвечал: «Потому что у них есть дом». Я никак не могла уловить смысл этого объяснения и взяла с него слово, что он больше не будет истреблять эти полезные существа — им ведь тоже хочется жить и радоваться жизни. Обычно мы шли молча, чтобы не спугнуть животных, следы которых встречались на звериных тропах. И даже если во время наших прогулок ничего особенного не случалось, я часто чувствовала себя глубоко счастливой. Возвратившись в лагерь, я любила сумерничать допоздна, чтобы увидеть, как загораются звезды. Слушая тишину, изредка нарушаемую львиным рыком в отдалении, я раздумывала о том, почему мне никогда не приходилось чувствовать такой же душевный покой, живя среди людей. Может быть, близость к дикой природе приносила мне такое ощущение необъятности, вечности, что рядом с ним все остальное казалось мелким. Или причина в том, что мы слишком часто обманываем себя, придавая людям, которых любим, облик, созданный нашей фантазией, а потом сваливаем на них вину за собственное разочарование? И если некоторые из нас начинают любить животных больше, чем людей, то не потому ли, что на животных нельзя переносить человеческие свойства и в общении с ними ни самообман, ни разочарование нам не угрожают?
