Когда устройство заработало во второй раз, рядом находились Рабийя и Хаворник. Она заинтересовалась, но сказала:
— К нам это не имеет никакого отношения.
Однако Хаворника увиденное возбудило, и он был сильно разочарован, когда изображение погасло. Я дал ему устройство и предложил попробовать активировать его. Ему это тоже не удалось.
— Каким-то образом этим прибором можно управлять, — заявил я. — И я выясню, как это делается, пусть даже мне придется протереть в нем дырку, нажимая в разных местах.
Рабийя нахмурилась, но потом улыбнулась и сказала:
— Не возражаю — пока эта игрушка не начнет отвлекать тебя от Пути. Развлечения никому не вредят, если человек в целом остается серьезен.
— Любое развлечение по сути своей серьезно, — возразил я.
Она на секунду задумалась, потом снова улыбнулась и кивнула.
Я стал одержим идеей управления Артефактом. Вместо обдумывания слов Рабийи мой разум бился над загадкой этого устройства. Как только у меня появлялось свободное время, я уходил к большому дубу или садился на краю обрыва. Там я переживал моменты, когда мне казалось, будто вот-вот воплотится то, что я написал на Земле о Боге. То была формула, которую я вывел. Ноль равняется бесконечности. Я назвал это формулой Бога, и иногда мне казалось, будто моя душа — если она у меня есть — лишена плоти и костей. Я был близок к прямому пониманию правды, таящейся за этим уравнением. Я почти сорвал маску с Реальности.
Когда я сказал это Рабийе, она ответила:
— Бог есть математическое уравнение. Но он же есть и все остальное, хотя Дух существует отдельно от него.
— Я не вижу большего смысла в твоих словах, чем в том, что сказал я, — возразил я.
— Возможно, ты приближаешься к нему, — проговорила она. — Но не с помощью этого прибора. Не путай его с Путем.
В ту ночь, когда мои товарищи спали, я сидел на краю и смотрел на виднеющиеся далеко внизу огоньки костров. Люди сидели или отплясывали вокруг огня, кое-кто падал, опьянев. И тогда я подумал о годах, прожитых здесь и на Земле, и ощутил жалость, смешанную с отчаянием. Жалость к себе и своему «я».
Я написал множество пьес, рассказов и поэм о тупости, лицемерии, дикости, бесчувственности и эксплуататорах искалеченных и обреченных людских масс. Я издевался над всеми — и над хозяевами, и над массами — за их слабости и глупость. Но разве то была их вина? Разве не были они рождены, чтобы стать такими, какими стали? Разве каждый из них не действовал в соответствии со своими возможностями? А если кому-либо хватало восприимчивости, вдохновения и мужества, чтобы возвыситься над толпой, то разве не были эти люди такими с рождения?
