Психиатр нахмурилась:
— Это еще одна часть вашего характера: вы умеете скрывать свои мысли от других. И даже от себя самого, когда чувствуете, что вам лучше ничего не ведать об их существовании. Именно это и делает вас столь опасным.
— Но вы еще совсем недавно говорили, что я не внушаю вам никаких опасений.
Врач сконфузилась и поспешила сменить тему разговора.
«Я и сам немного смущен своим характером, — думал Дункан, — испытываю неудобства от него. Впрочем, какое это имеет значение, надо только вести себя правильно. Верные действия- свидетельство верного мышления».
Где-то в глубине его разума обитала еще одна личность, не принадлежащая к тем семи, что составляли его характер. Может быть, это ч_а_с_т_ь_ его? Эта часть стремилась мыслить за него, заботилась о его спасении.
Каждое человеческое существо в своем роде уникально. Он сомневался в том, что найдется еще кто-нибудь, чей характер волею судьбы образовался слиянием индивидуальных черт и отдельных воспоминаний, совершенно различных, почти не совместимых и, тем не менее, составивших вполне жизнеспособное целое, присоединившееся к собственному пробуждающемуся «я». А возможно, и к тому «я», которое дремлет до поры до времени втуне. Но образовавшаяся в результате личность вовсе не была самопрограммирующимся роботом. Удивительно, да и только.
Завтрак проходил в той же Комнате, где накануне вечером Дункану довелось обедать. Его пригласили сесть за большой круглый стол в середине комнаты рядом с Локсом, Кэбтэбом и другими верховодами группы. От священника, сидевшего рядом с Дунканом, исходил запах ладана, пропитавшего его одежды во время утренней мессы и других обрядов. На нем была сутана небесно-голубого цвета и желтые сандалии. Дункан поинтересовался, каким образом ему удалось сочетать в гармоническом единстве столь разные религии и определить себя ее викарием.
— Для меня не существует проблем, связанных с сознанием или логикой, — громыхал падре Коб, сквозь рот, набитый омлетом с гренком. — Я начинал в качестве священника Римской католической церкви. Потом мне вдруг пришло в голову, что слово «католик» первоначально означало «универсальный». Действительно ли я обладал универсальностью? Разве не был я ограничен рамками одной церкви, которую никак нельзя было назвать всеобщей? Разве я не отвергал другие религии, каждую из которых и все вместе основал Бог, перенеся их на Землю через разум своих последователей? Существовали бы они, если бы Великий Дух считал их ложными? Нет, не существовали бы. Таким вот образом, двигаясь в своих рассуждениях от торжественного озарения к логике, которые до того никогда не имели друг с другом ничего общего, я и сделался первым поистине универсальным, а следовательно, католическим священником.
