На его могиле стоял огромный памятник, выполненный другом-скульптором Афанасием Морошко в стиле железобетонного соцреализма. Из огромной глыбы виднелся знакомый отцовский профиль, и торчала рука с факелом-кистью, а сбоку еще был приторочен мольберт размером с поминальный столик. Именно так его и использовали местные алкаши, размещая в каменных углублениях для красок бутылки и закуски. Они-то как раз «Васю» не забывали, чокались с его протянутым факелом-кистью и желали ему «быть». Еще никогда народный художник Василий Лонгин не был так близок к своему народу.
Ну как, отец? Удобно?..
Словно в ответ Иероним услышал над головой тяжелые шаги. Кто-то шел по второму этажу больной старческой походкой или в боевых рыцарских доспехах. Иероним замер и стал прислушиваться. Удар и скрип половицы. Нет, наоборот — скрип и удар. Ему с детства был знаком каждый звук в этом доме. Но дом старел, и новые звуки, как признаки болезней, стали разноситься по комнатам в ветреную погоду. Никто, конечно, наверху не бродил, кроме сквозняка-призрака.
Призраки в этом доме жили в полуподвале, в специально оборудованном помещении. Когда-то на этом месте стоял дом финского пивовара. Он давно сгорел, но сохранилось высокое подвальное помещение, с каменными арками и цилиндрическим сводом, напоминавшим даже не рыцарский замок, а нечто византийское. Сейчас полуподвал был оборудован современной вентиляцией, массивными металлическими дверями и сигнализацией. Здесь жили призраки великих мастеров-живописцев. Со стен тут смотрели полотна Поленова, Коровина, Борисова-Мусатова, Малевича, Сезанна, Моро, Сислея…
На Западе тоже никто не помнил художника Василия Лонгина, но прекрасно знали Лонгина-коллекционера и его замечательное собрание живописи и рисунка. Здесь было законсервировано время, здесь ничего не случалось, ничего не менялось. Это наверху старели и умирали люди и дома…
Аня не любила бывать в подвале. Богатая коллекция свекра внушала ей трепет — но это не был трепет благоговения. Картины великих мастеров она разглядывала с какой-то безотчетной тревогой, будто то были не раскрашенные холсты, а неразорвавшиеся мины с последней войны, и лишь спасительная тяжесть двух стариков — дома и его хозяина — удерживала до поры под спудом их разрушительную мощь…
Старый загородный дом реагировал на погоду. Скрипел протяжно и жалобно, стучал дверями и форточками, жаловался соснам и старой рябине у крыльца. Деревья сочувственно качали кронами, но когда большой старик впадал в дрему, перешептывались хвоей и листьями о том, что нечего было в свое время столько брать на себя. Ну зачем, скажите, пожалуйста, понадобились дому целых два бельведера? Какие пространства можно рассматривать с этих башен на Карельском перешейке? И там — сестра-сосна, и тут… Бесперспективно. К тому же ветхие башенки уже несколько лет протекали в сильные, косые дожди. А к чему деревянные варницы-бойницы в северной глухой стене? На кого собирались здесь лить кипяток и горячую смолу? На соседей-дачников, местных жителей или известных на весь район комаровских бандитов? А мансарды? А угловые эркеры-тромпы на втором этаже, в которые уже лет десять было запрещено заходить под угрозой провала? Да еще балкончик с фамильной монограммой над центральным входом?..
