Он терпеливо дожидается, пока я разберусь со своими мыслями.
– Прости мне мое любопытство, но, должно быть, у тебя было тяжелое детство?
– Тяжелым оно было больше для моих родителей. Десять лет они жили надеждами и разочарованиями, теряя одного ребенка за другим, пока на свет наконец не появился я. Присутствовавший на этот раз во время родов врач в очередной раз констатировал смерть и уехал. Старая чернокожая служанка уже не соболезновала безутешным родителям, забрав младенца, чтобы подготовить к похоронам. Каково же было ее удивление, когда ребенок закряхтел у нее на руках. Мать и отец едва не сошли с ума от счастья. Казалось бы, радость пришла в дом, но что-то необъяснимое настораживало и пугало. Сначала, особенно в первый год жизни, на это практически и не обращали внимания, но время шло и странностей в моем поведении замечалось все больше и больше, пока меня наконец не научились понимать. Я наотрез отказывался от человеческой еды и до двух лет кормился лишь материнским молоком. При этом страшно кусался, доставляя матери нестерпимые мучения. Вместе с молоком я пил и материнскую кровь. Ходить я начал очень поздно и, едва научившись двигаться самостоятельно, по ночам начал выходить на охоту. Не делай такие глаза, Гленда! Это были всего лишь цыплята. Уже тогда я мог запросто свернуть цыпленку шею. Вот за этим самым занятием и застал меня однажды садовник – негр. Клыки у меня к тому времени только начали расти. Можешь себе представить картинку? Черная южная ночь, курятник с переполошившимися курами и двухгодовалый маленький хозяин, измазанный кровью, вгрызается звериной пастью в теплое пушистое тельце своей жертвы. Какая началась паника, словами описать невозможно! Меня ругали, уговаривали, грозили наказанием. Но я твердо стоял на своем: хочу есть!
Негры – народ суеверный и болтливый. Обо мне рассказывали даже то, чего и не было. А когда я сорвал с шеи крестик со словом: «Жжется!», старая мамина служанка рухнула без чувств. Всюду, где только можно, я демонстрировал клыки, которыми, надо признаться, очень гордился. Меня осеняли крестным знамением, а я хохотал, веселясь от души. Из меня даже пытались изгонять дьявола, доведя до истерики в полном смысле этого слова. Надо мной читали молитвы и орошали святой водой, которая оставляла болезненные ожоги на коже. Бесконечно мазали какими-то мазями и поили всевозможными настойками из трав. И однажды чуть не убили, пытаясь напоить освященной водой. Наверное, меня бы разорвали на части и сожгли, если бы не вмешалась мама. Она прекратила все издевательства, удалила почти всех домашних рабов, заменив на тех, кто мог хоть как-то ужиться с мальчиком-вампиром, и, посовещавшись с отцом, решила, что любит меня больше, чем боится. Я засыпал на рассвете, а просыпаясь с наступлением сумерек, ежедневно давал родителям слово, что не стану никого пугать, убивать и калечить. Но на глазах у всех я растворялся во тьме и яростно припадал к шеям телят и жеребят, вожделенно впиваясь зубами в яремную вену. Пил и пил, совсем не насыщаясь и лишь слегка утоляя жажду. Мне нужна была человеческая кровь. Я понимал это неосознанно, инстинктивно, по запаху. Я выл ночами от неутоленного, раздирающего голода. Бывало, что меня даже пытались связывать, но самые крепкие путы разлетались в прах. Голод превращал меня в злого, сильного, необузданного зверька. Тогда меня заковывали в цепи, и я рычал, метался и неистовствовал. Первым решился отец. Он распорол себе руку, нацедил целый стакан крови, смотрел, как я пью, захлебываясь, и плакал. До сих пор удивляюсь, почему он не убил меня. Будучи твердым, непреклонным и очень набожным человеком, он без колебания мог так поступить, но терпеливо продолжал сносить мою дикость. Нечеловечность. Они кормили меня по очереди, день отец, день мама, опасаясь, что кто-нибудь прознает про это. Первой заподозрила неладное Хлоя. Она заметила, что я стал спокойнее и уравновешеннее что ли, не требую, не психую, не мучаю животных. Единственная оставшаяся невредимой кошка не шипит на меня и не прячется, а я не гоняюсь за ней по всему дому.
