– Сара, – прошептал Брайс, – Сара-Рут, проснись, солнышко. Я тебе кое-что принёс. – Он достал из кармана губную гармошку и стал наигрывать какую-то простенькую мелодию.
Маленькая девочка села на кровати и сразу закашлялась. Брайс положил руку ей на спину, стал поглаживать и успокаивать.
– Ну ладно, ну ничего страшного, сейчас пройдёт. Она была совсем маленькая, лет, наверное, четырёх, с очень светлыми волосами. Даже при тусклом мерцании керосиновой лампы Эдвард видел, что её карие глаза тоже отливают золотом, как у Брайса.
– Ну, ничего-ничего, – говорил Брайс, – сейчас откашляешься, и всё пройдёт.
Сара-Рут не спорила. Она кашляла, кашляла и кашляла. А на стене домика билась в кашле её тень – такая маленькая, скукоженная. Этот кашель был самым печальным звуком, который Эдвард слышал в своей жизни, печальнее даже, чем крик козодоя. Наконец Сара-Рут перестала кашлять.
– Хочешь посмотреть, что я принёс? – спросил Брайс. Сара-Рут кивнула.
– Тогда закрой глаза. Девочка зажмурилась.
Брайс поднял Эдварда и держал его, чтобы он стоял прямо, как солдат, в изножье кровати.
– Ну ладно, открывай.
Сара-Рут открыла глаза, а Брайс стал двигать фарфоровые лапки Эдварда, словно тот танцевал.
Сара-Рут засмеялась и захлопала в ладоши.
– Кролик, – сказала она.
– Это для тебя, солнышко.
Сара-Рут посмотрела сначала на Эдварда, потом на Брайса, потом снова на Эдварда, глаза её расширились, но она всё ещё не верила.
– Он твой. – Мой?
Как вскоре выяснил Эдвард, Сара-Рут редко произносила больше одного слова. Во всяком случае, если она говорила сразу несколько слов, то тут же начинала кашлять. Поэтому она себя ограничивала, говорила только то, что было совершенно необходимо.
– Он твой, – сказал Брайс. – Я его раздобыл специально для тебя.
Услышав эту новость, Сара-Рут согнулась пополам от кашля. Когда приступ прошёл, она выпрямилась и протянула руки к Эдварду.
– Ну вот и хорошо, – сказал Брайс и отдал ей кролика.
– Малыш, – сказала Сара-Рут.
Она стала укачивать Эдварда как маленького, смотрела на него и улыбалась.
Никогда в жизни с Эдвардом не обращались как с младенцем. Абилин так никогда не делала. Нелли тоже. Ну, а о Быке и говорить нечего. Но сейчас… Сейчас был особый случай. Его держали так нежно и в то же время так отчаянно, на него смотрели с такой любовью, что фарфоровому телу Эдварда вдруг стало тепло-тепло.
– Солнышко, как ты его назовёшь? – спросил Брайс.
– Бубенчик, – сказала Сара-Рут, не сводя глаз с Эдварда.
