Католицизм моей бабушки составлял значительную часть не только ее духовной жизни, но и общественной жизни всей семьи. Она пошла работать экономкой к молодому священнику, которого звали отец Томпсон, а я привык называть его отцом Джимом. Это был добрейший и абсолютно свой человек, который всегда казался мне членом семьи. У него был невыносимый акцент, как у героя одного из романов Вудхауза, и растерянный вид неряшливого интеллектуала, который оказался не на своем месте. Шаркающей походкой он входил в дом в своем священническом воротничке, сутане и шляпе, сандалиях, надетых поверх черных носков, и очках. Агнес была буквально одержима отцом Джимом. Его священнический сан, его благочестивая ученость в сочетании с ласкающей слух запинающейся манерой говорить, свойственной высшему классу, оказывали опьяняющее действие на ирландскую девочку из Сандерленда, которая все еще жила в моей бабушке. В их отношениях никогда не было и намека на что-либо предосудительное, но имя отца Джима не сходило с бабушкиных уст: «отец Джим сделал это», «отец Джим сделал то», а бедный старый Том редко удостаивался слова или взгляда. Он лишь тихо сидел в углу и подбирал какую-то старую мелодию на своей мандолине, уставившись в пространство перед собой и мыча себе под нос песню без слов.
Ко времени моего рождения в октябре 1951 года бабушка и дедушка перебрались в Ньюкасл вместе с отцом Джимом, получившим постоянное место священника в женском монастыре Доброго Пастыря в северо-восточной части города. Здесь он руководил группой монахинь, в ведении которых находилась школа для девочек, а также прачечная, снабжавшая местное духовенство чистыми простынями и алтарными покровами. К девочкам-школьницам меня никогда не подпускали, но в обязанности моего деда входило следить за коксовой печью в подвале монастыря, а также перевозить на фургоне белье, забирая грязное и возвращая безупречно чистое. Дед сам скручивал себе цигарки и был неизменно одет в голубые рабочие брюки и черный армейский берет. Дед умел лаконично пошутить. Семейное предание гласит, что однажды за обедом отец Джим принялся вслух размышлять, около какой темы будет выстроена его воскресная проповедь.
— Около пяти минут, — съязвил мой дед, достаточно громко, чтобы быть услышанным, после чего получил в ответ убийственный взгляд Агнес и озадаченный — священника. Мой дед был личностью, и меня всегда завораживали длинные паузы, которые он делал между словами, а также волосы, торчавшие у него из ушей и огромного носа. Эти волосы становились все длиннее по мере того, как дед старел, а тело усыхало.
