Ренье задумчиво поглядел на него:
— Есть потери?
Лицо Томаса осталось бесстрастным.
— Разве это важно?
Ренье ответил негромко:
— Простите его, Томас, король еще юн и к тому же жутко рассердился.
— А я уже думал, что вы оставили свое священство, — сказал Томас. Если его величество Роланд считает, что я обязан погибнуть, исполняя свой долг на его службе, то он мог бы выбрать и более подходящее время для этого. Если он не видит, что Грандье представляет опасность для государства… — И добавил, заметив взгляд Ренье: — Не мне обвинять его или прощать. Но скажите мне, что за план Дензиль или кто-то еще предложил Роланду?
Ренье заметно напрягся:
— Я не знаю ни о каком плане.
На другом конце прихожей открылись двойные двери, ведущие в палату Тайного Совета, из нее появился бишранский посол с мрачным выражением на лице. Это был человек немолодой, с оливковой кожей и ястребиным профилем заморского аристократа. Иль-Рьен, его столица и двор были чужды иностранцу, и он не скрывал неодобрения; чрезмерная церемонность на бишранском дворе делала его здесь смешным и нудным; в Иль-Рьене же традиция позволяла старшим из полководцев и даже личным слугам называть короля и королеву государь или государыня и избегать проявлений высшей почтительности в неофициальных оказиях. Простая темная одежда посланника с непременным белым воротничком свидетельствовала о его принадлежности к секте, видевшей в любых украшениях происки дьявола; дворцовая пышность, должно быть, воспринималась им как личное оскорбление.
Жесткий взгляд посла, обежав комнату, остановился на школярских ризах Галена Дубелла; бишранец прищурился, не скрывая пренебрежения. Обернувшись к Верховному министру, он спросил:
— Еще один чародей для королевского зверинца, лорд Авилер?
В Бишре магия была запрещена наряду с основными философическими науками, невзирая на то что теургическая [Теургия (греч.) — божественное действие, чудо] магия, практикуемая тамошними священниками-магами, создала непреодолимый барьер для внешнего нападения во время войны. Всякое же чародейство, осуществляемое без благословения бишранской церкви, было запрещено и каралось смертью.
Авилер колебался, в дипломатической улыбке проступала досада, однако правильные слова, способные защитить честь Дубелла, не нанося оскорбления посланнику, просто не шли с языка.
Молчание затягивалось, даруя тем самым победу бишранцу, и Томас лукаво произнес:
— Быть может, этот вопрос вам следует обсудить с самим королем?
