Но вскоре самообладание вернулось к нему. В конце концов, именно это он и должен был устроить. Через какую-нибудь пару часов европеец умрет - тот человек, который вполне может быть Дэйном. Улики добываются нелегко, а в таких делах вообще нельзя быть в чем-то полностью уверенным. Он сделал все, что мог, чтобы угадать тайного агента. А если все-таки убьют не того - подумаешь, велика важность!
Прокопулос сказал себе, что это не имеет значения. Европеец умрет, и Харит будет доволен. Значение имела плата. Теперь Прокопулос прикидывал, как бы к этой плате добавить мешочек с алмазами, спрятанный в каблуке родезийца. Алмазы станут Прокопулоса личным подарком судьбы ему, Прокопулосу.
После обеда доктор Эберхардт вернулся к себе в номер. Рибейра отправился поискать развлечений. Эчеверрья присоединился к полковнику, но лицо у него при этом было кислое. Майор Харкнесс отыскал в отеле небольшую полутемную комнату отдыха и принялся играть сам с собой в бильярд. Через некоторое время ему составил компанию Отт, но родезиец не выспался, плохо себя чувствовал и потому играл скверно. Ван Хаарнин и Мак-Кью пошли прогуляться по базару.
Даже в таком небольшом городе, как Эль-Фашер, базар представлял собой обширный лабиринт забитых народом переулков, глухих двориков и тупичков. Узкие улочки переплетались между собой, как клубок змей. Это была миниатюрная копия омдурманского базара, город внутри города. В свете луны, факелов и редких электрических лампочек базар был почти живописен. Узкие извилистые улочки, забранные в камень, и дворики с железными решетками создавали некий намек на средневековую романтику, но запах выгребных ям и немытых тел сообщал об отсутствии канализации и элементарной гигиены. На базаре можно было увидеть много красивых лиц - худощавых, смуглых, страстных. Но европейцам в глаза бросались изломанные тела калек и запаршивевшие дети. Иногда даже сильные молодые люди несли на себе следы экзотической слоновой болезни или банального сифилиса. Обаяние запутанных улочек и стройных минаретов сразу как-то поблекло. Базар, помимо всего прочего, был рассадником болезней.
- Ну и воняет же здесь, - сказал Мак-Кью.
- В Омдурмане еще хуже, - откликнулся ван Хаарнин.
- Да, я знаю.
Они пошли дальше. Они были иностранцами, а значит - богачами, а значит - объектом презрения, зависти и всяческих просьб. Ничто не могло избавить их от подобного отношения и ничто не могло удержать лавочников и уличных торговцев от попыток продать им местные грубые медные изделия, каирские пластмассовые бусы, деревянные статуэтки из Джибути, дамасские верблюжьи попоны, персидские ковры из Александрии, филигрань из Триполи и местные украшения из белесого серебра - не очень чистого, но зато дешевого. Сводники усиленно расхваливали девиц, страдающих венерическими заболеваниями, а более сильные нищие отпихивали более слабых, демонстрируя увечья, нанесенные жизнью. Но ван Хаарнин и Мак-Кью не подавали милостыню и даже не смотрели на товары, которые совали им под нос или расстилали перед ними. Они оба были опытными путешественниками, и им не нравилось, что их принимают за туристов. Им хотелось лишь одного - чтобы их оставили в покое. Они знали, что неизбежно будут привлекать внимание - для местных жителей одни лишь туфли европейцев просто-таки вопили о богатстве. Путешественники не просили слишком многого, но все-таки хотели бы, чтобы их оставили в покое.
