Тяжесть, как я и предполагал, была непомерной. Мышцы дрогнули и напряглись в диком спазме. Мне показалось, что я расслышал отчетливый хруст. Осторожно, чтобы не переломать ребра, я опустил штангу на грудь и понял, что вверх мне ее уже не поднять. Не стоило и пытаться. Я даже не стал притворяться и лишь напряг руки, чтобы не задохнуться под тяжестью железа. Мелькнула мысль, что Баасу стоит лишь немного надавить на гриф, и я уже не поднимусь никогда. Я попытался прогнать гнусную мыслишку, но она упорно лезла в голову.
Я лежал, хрипло дыша и с надежной прислушиваюсь, не раздадутся ли шаги санитара, который придет мне на помощь. Потом свет над головой померк, и я увидел черную образину Бааса. Негр ухмылялся:
— Ну что, белозадый ублюдок, слабо?
На толстых губах Бааса пенилась слюна, и капельки ее брызнули на мое лицо. Не знаю, что привело меня в ярость — этот ли нечаянный плевок или то, что Баас обозвал меня ублюдком, любимым словцом начальника Толза, но я ощутил, что в груди всколыхнулось что-то горячее. Неведомая сила толкнула мои руки вверх. Охнув от натуги, я поднял штангу и швырнул ее за голову.
Грохот металла произвел небольшой переполох. Бородач выскочил из-за ширмы, словно ошпаренный, и уставился на нас. К тому времени я уже сидел на скамье и вид имел вполне невинный, разве что мышцы мои от непосильного напряжения мелко дрожали. Санитар не до конца понял, что случилось, но догадался, что в происшедшем виноват я.
— Бонуэр, что ты еще затеял?!
Повернув к нему лицо, я сглотнул липкую пробку и выдавил:
— Больше не буду.
Бородач перевел взор на Бааса, что-то прикидывая в уме, потом неожиданно велел негру, указав пальцем на дальний угол зала:
— А ну-ка, ступай туда, и чтобы я тебя больше не видел и не слышал. Тебе здесь вообще нечего делать!
К моему удивлению, Баас не стал спорить. Похоже, выкинутый мною номер подействовал на его воображение. Он и впрямь отошел подальше от меня, уселся на мат и просидел на нем до самого конца отведенного нам времени, причем я постоянно ловил на себе его внимательный взгляд. Когда ж настало время расходиться по боксам, он зловеще процедил:
— А все же я вырву твое птичье сердце!
Хранитель был далеко, и потому на этот раз у меня достало времени на роскошную фразу:
— Я не столь кровожаден. Я просто кастрирую.
Баас с злобным рычаньем придвинулся ко мне, но напасть не решился. А я, довольный собой, расхохотался. Ну а потом я потребовал, чтобы меня отвели к доктору Ханне Оуген. После маленькой победы я испытывал настойчивую потребность пообщаться с психоаналитиком. Образ рыжеволосой женщины будоражил мое воображение.
