Агриппина испугалась. «Почему именно это?» — растерянно подумала она, наблюдая, как смуглые пальцы Антигона ощупывают яблоки и выбирают то, на которое указал император. Распорядитель уложил плод на тарелку и поднёс матроне, почтительно склонившись перед нею. Словно безобразный Парис перед начавшей стареть Венерой.
Матрона протянула к яблоку руку. Тоненькие серебряные браслеты всколыхнулись и зазвенели, выдавая дрожь. Агриппина отдёрнула руку.
— Я не хочу яблока, — стараясь казаться спокойной, ответила она.
— Почему? — почти выкрикнул император. — Ты боишься? Думаешь, что я желаю отравить тебя?!
Зал притих. Тиберий грузно поднялся с ложа и подошёл к Агриппине. Теперь они смотрели в глаза друг другу. Закипая яростью, император рассматривал бледное лицо женщины, её запёкшиеся губы и глаз, уродливо налитый кровью.
— Ты смеешь подозревать меня? Обвинять перед всеми присутствующими в попытке отравления!? — с нескрываемой ненавистью проговорил он. — Да ведь это равносильно оскорблению величества! Вон из Рима! В ссылку! На остров Пандатерия, где недавно умерла твоя гулящая мамаша!
Преторианцы уже спешили на зов цезаря. Обнажив короткие мечи, они обступили Агриппину. Равнодушные лица солдат напоминали каменные изваяния.
Матрона поднялась с ложа, стараясь держаться как можно ровнее. Слезы повисли на длинных ресницах, но гордость и врождённое чувство достоинства перевесили. Рыдать и проклинать судьбу она ещё успеет. Сейчас главное — не показать Тиберию слабость и страх. И жить, жить! Чтобы научить сыновей Германика ненавидеть виновника смерти отца!
Стоя между рослыми сильными преторианцами, Агриппина обернулась к императору.
— Лучше жить и умереть на Пандатерии, чем в лупанаре, в который ты обращаешь Рим! — зазвучали под полукруглым сводом зала её прощальные слова. А преторианцы уже увлекали её к выходу…
— Почему мои гости молчат? — громко выкрикнул цезарь, делая попытку замять неловкое молчание. — Кушайте, веселитесь! Что так тихо? Пусть играет музыка!
Музыканты очнулись от оцепенения. Плавно изогнутые руки пробежались по струнам арф, вызывая к жизни пленительную мелодию.
На рассвете Агриппина Старшая навсегда покидала Рим.
Для неё приготовили чёрные закрытые носилки, запряжённые четвёркой ленивых лопоухих мулов. Юлия Друзилла и Агриппина Младшая уже забрались в носилки, цепляясь друг за дружку, всхлипывая и размазывая слезы по щекам. Девочки должны были разделить с матерью изгнание. Рабыня-эфиопка держала на руках младшую дочь Агриппины, едва начавшую ходить. А сыновья оставались в Риме.
