Свернули на Кунгурскую, и впереди, за Спасо-Преображенским собором, открылся закатный простор над Камой. Сама она лежала внизу, отсюда видны были только леса на противоположном, правом берегу, сплошной синей грядой уходящие к горизонту.
— Как можно попасть на тот берег? — спросила Казароза.
— На лодке, — сказал Вагин. — От пристани ходят лодки. Сто рублей перезоз.
— Спасибо.
— Зачем вам туда, Зинаида Георгиевна? — поинтересовался ее спутник.
Объяснить она не успела или не захотела, воспользовавшись тем; что уже остановились возле Стефановского училища. Пермяков высадил их и уехал, они втроем двинулись к крыльцу. Свечников, как было обещано, ждал в вестибюле. Он грудью загораживал проход, тесня наружу троих студентов с Даневичем во главе, и говорил:
— Сказано — не пущу, значит, не пущу!
— Почему? — тоном иссякающего ангельского терпения не в первый, видимо, раз осведомился Даневич, но ответом удостоен не был.
Его товарищи держались робко. Они, похоже, чувствовали за собой какую-то вину, которую Даневич таковой не признавал.
— Отойдите! — приказал им Свечников, завидев Казарозу с ее спутником.
Она представила его:
— Карлуша, мой поклонник. В поезде познакомились.
— Мы тоже ваши поклонники, — заявил Даневич, — а нас не пускают.
В этот момент с улицы в вестибюль вошли две девушки в одинаковых блузках.
— Бонан весперон, добрый вечер, — сказани они хором и по этому паролю были беспрепятственно пропущены в зал.
Следом за ними Свечников провел внутрь Казарозу вместе с Вагиным и Карлушей, после чего захлопнул дверь перед носом у Даневича. Дежурному с зеленой повязкой на рукаве приказано было никого больше не впускать.
— В чем провинились эти молодые люди? — уже на лестнице спросила Казароза.
— Идисты, — объяснил Свечников. — Ваш знакомый вам о них не рассказывал?
— Какой знакомый?
— Который изучает эсперанто.
— Нет, — ответила она шепотом, потому что уже вошли в зал.
Публики было немного. Прямо напротив дверей, нахально вытянув через проход ноги в обмотках, развалился на стуле сильно выпивший курсант с пехкурсов имени 18-го Марта. Кумышкой от него разило нестерпимо. Торжественная часть только началась, а этот новоиспеченный пехотный командир уже дремал, распустив слюнявые губы. Нижняя половина лица ему не подчинялась, но верхней он еще старался выразить что-то невнятно-грозное, с чем он сюда пришел и что сейчас, погружаясь в сон, мучительно силился вспомнить, чтобы раз и навсегда объяснить это всем тем, кто по доброй воле таких вещей понимать не желает. На бедре у курсанта лежала кобура с вылезавшим из нее в обе стороны длинным револьвером.
