— Ты где это бродишь? — спросил сын, стараясь придать голосу строгость, что у него всегда выходило как-то ненатурально.
— Товарища провожал на поезд.
— Какого товарища? Всех твоих товарищей мы обзвонили.
— Ты его не знаешь, — ответил Вагин, наслаждаясь тем, что имеет полное право так ответить и не солгать.
— Могли бы хоть позвонить! Ведь не чужие же! — сказала невестка и вдруг разрыдалась, уткнувшись ему в грудь.
Вагин почувствовал, что у него начинают гореть глаза. В последнее время часто хотелось плакать, но слез уже не было, лишь глаза начинали гореть, как если долго читаешь не в тех очках. У него были очки для чтения и для телевизора, и он постоянно их путал.
27
Отправления долго не давали. Свечников посидел в купе, затем вышел в коридор. Там стоял мальчик лет шести и с ужасом, не отрываясь, смотрел на его ухо.
— Это ничего, — сказал Свечников, дергая себя за мочку. — Уже давно не больно.
Наконец тронулись.
В вагоне было светло, и, когда проехали освещенный перрон, за окном сразу ощутилась ночь. Проплыла мимо вереница вокзальных киосков, поезд набирал скорость. Подрагивая, вылетали из темноты огни, приближались, вспыхивали и пропадали, как забытые лица, которые на мгновение выносит на поверхность памяти.
Состав стал изгибаться, поворачивая к реке. Поворот был крутой, синий фонарь у какого-то склада с минуту, наверное, не исчезал из виду. Вагоны обтекали его по дуге, и он все висел за окном, лишь слегка меняя оттенок цвета, по-разному мерцая в сгущенном скоростью воздухе, пока и его вслед за другими не сдуло грохочущей тьмой. В открытое окно вновь рванулся исчезнувший на повороте ветер. Все восемь сторон света были застланы мглой. Поезд летел в ту бездну, где бесплотные тени без слез оплакивали гранда бен эсперо, великую и благую надежду доктора Заменгофа. Свечников слышал их голоса. Его место было среди них. Все они прошли туда, как проходят по земле тени облаков — не меняя рельефа. Настал его черед.
Синий огонь у склада пропал, открылась цепочка фонарей на новом автомобильном мосту. Все, что мелькало за окном, поехало вниз, крыши домов оползли на уровень железнодорожной насыпи. Бледное небо майской ночи опустилось вместе с ними и заполнило собой все окно. Стук колес, не отраженный эхом, сделался тише. Кама надвинулась рвущим сердце темным простором. Справа, на излучине, светились прибрежные цеха пушечного завода, ныне — номерного, четырежды орденоносного. Кроме ствольной артиллерии, там теперь выпускали ракеты, а из мирной продукции — автомобильные прицепы «Скиф» и гарпунные пушки для китобойной флотилии «Слава».
