– Восемьдесят шесть.
Козимо отпил еще глоток и с досадой покачал головой:
– А я забыл. Честно говоря, я не могу даже вспомнить ее имя.
– Это не мудрено, Козимо. Ведь столько лет прошло...
– Не только в этом причина, Ансельмо. На протяжении всех этих лет я вырастил и похоронил такое количество племянниц, в том числе внучатых и правнучатых, что едва могу отличить одну от другой. С годами их становилось все меньше. И под конец я остался один. Последний из когда-то славного рода Медичи. Некоторых представителей моей фамилии историки хотя бы удостоили пары строк упоминания в энциклопедиях. А все остальные, среди них и Франческа, превратились в пыль... и горстку отрывочных воспоминаний, застрявших в мозгу преданного проклятию, которому, по сути, уже давно нечего делать на этом свете.
– Козимо, это...
Не желая слушать, Козимо отмахнулся и принялся нежно поглаживать чашку. Он ласкал фарфор, словно живое существо, и на его лице отражалась боль, которую он явственно испытывал при этом.
– Просто их было слишком много, Ансельмо. Слишком многих я пережил за все эти годы. – Он вздохнул. – Когда они были живы, я не очень-то ценил большинство из них. Хочешь, я открою тебе одну странную вещь? С каждым днем, прошедшим со дня их смерти, я все больше грущу о них. Мне недостает их общества, когда-то нагонявшего на меня страшную тоску. Я тоскую даже по их узколобости и непроходимой глупости, по их скучным разговорам, которые всегда вертелись исключительно вокруг денег и их эффективного приумножения. Теперь их нет, все давно превратились в прах. И мое место там, я должен быть среди них. Нам обоим пора быть среди них.
Ансельмо стиснул зубы и сжал кулаки. Огромным усилием воли он подавил в себе желание выбить у Козимо из рук чашку и вместе со всем остальным сервизом превратить ее в груду осколков. Однако ему удалось сдержать себя. Вместо этого он осторожно взял чашку у Козимо и присел на корточки перед креслом, чтобы тот мог видеть его лицо, не поднимая глаз.
– Козимо, ты не должен допускать, чтобы хандра и мрак завладели твоим разумом и сердцем. Это всего лишь минутный каприз, который посещает тебя каждый год, печальный отголосок празднества. И это пройдет, как уже проходило много раз. Тебе всего лишь не нужно противиться этому.
Козимо посмотрел на него. Взгляд его был так безутешен и безнадежен, что у Ансельмо комок подступил к горлу.
– Быть может, ты и прав, Ансельмо. Но я устал, – он протер глаза, – безумно устал. Я мечтаю о тишине и прохладе, о покое и безмолвии склепа. Не знаю, сможешь ли ты меня понять. Не знаю...
