Впрочем, это я сейчас говорю, умудренный, что называется, горьким житейским опытом. А тогда, под свежим впечатлением, спустя три недели после того, как мы сошли на берег американского континента, поначалу, когда Дживс сообщил, что некий Сирил Бассингтон-Бассингтон желает меня видеть и у него оказалось рекомендательное письмо от тети Агаты… Да, так о чем я? Честно признаюсь, что это меня скорее обрадовало. Видите ли, после той неприятной истории, из-за которой мне пришлось спешно покинуть Англию, я не ждал писем от тети Агаты, по крайней мере писем, выдержанных в пристойном тоне. И был приятно удивлен, когда письмо оказалось почти любезным. Местами, возможно, суховатое, но в целом вполне вежливое. Оно показалось мне добрым знаком. Вроде оливковой ветви. Или надо говорить «пальмовой»? Как бы там ни было, но сам факт, что тетя Агата прислала письмо, не содержащее прямых оскорблений в мой адрес, показался мне важным шагом на пути к миру.
А я всей душой стремился к миру с тетей Агатой, и чем скорее, тем лучше. Нет, я ничего не имею против Нью-Йорка. Замечательный город, и я здесь отлично проводил время. Но факт остается фактом – тот, кто, подобно мне, прожил всю жизнь в Лондоне, не может не скучать по нему на чужбине. И мне не терпелось поскорее вернуться в милую моему сердцу уютную квартиру на Беркли-стрит, а это станет возможно, лишь когда тетя Агата остынет и простит мне историю с Глоссопом. Вы скажете, что Лондон – большой город, но, можете мне поверить, он недостаточно велик, чтобы находиться там одновременно с тетей Агатой, когда она вышла на трону войны. Короче говоря, этот дурень Бассингтон-Бассингтон представлялся мне тогда чем-то вроде голубя мира, и я испытывал к нему всяческое расположение.
По свидетельствам очевидцев, он возник из утреннего тумана в семь сорок пять утра – именно в этот омерзительно ранний час ссаживают с лондонского парохода несчастных пассажиров. Дживс его почтительно выставил, предложив зайти часика через три, когда, по его расчетам, я уже пробужусь ото сна, чтобы радостным криком приветствовать новый божий день. Что, кстати, свидетельствует о выдающемся великодушии Дживса, потом) что у нас с ним в ту пору случилась небольшая размолвка, некая холодность в отношениях, короче говоря, мы с ним тогда находились в ссоре из-за совершенно изумительных лиловых носков, которые я носил против его воли, и другой на его месте воспользовался бы возможностью мне отплатить, запустив Сирила в спальное помещение в час, когда я не в состоянии поддержать беседу даже с закадычным другом. До тех пор, пока я не выпью утреннюю чашку чая и не поразмышляю в одиночестве о смысле жизни, я не большой охотник до разговоров.
