Он задумывается и поднимает утонченным жестом загрубелую ладонь к подбородку. Глаза его отстраненно глядят в сторону Сены, где двойные башни собора Парижской богоматери выделяются на фоне неба.
– Забыть… Ничего… что делает? N'est-ce pas, Monsieur?
Перед тем как уйти, он смешным движением подбрасывает руку в воздух:
– Isten, âldd meg a magyart! Боже, храни Венгрию! Не станет же он плакать. Нет. Только энергично трясет головой.
– Au plaisir, cher monsieur…
И вот он уже уходит проворными шагами в направлении рю де Патр-Сен-Северин.
После обеда неожиданно вваливается Анн-Клер с пакетом в руках.
– Что это ты принесла?
– Ничего. Servus. Завтра Рождество.
– Анн-Клер, с этого момента я хочу называть тебя Аннушка. Скажи, что ты венгерка, не то я разнесу весь отель. Тебя зовут Аннушка.
– О! А что это означает?
– Это означает, что я тебя очень люблю!
– Я тебе кое-что принесла из дому. Моя мама испекла.
– Твоя мама знает, что…
– Не переживай, я украла… А вот это мой рождественский подарок. Я знаю, что это надо дарить завтра, но я не выдержала.
Я открываю пакет: молитвенник, в кожаном переплете с золотым обрезом.
Сначала она крадет, потом сразу же приносит мне молитвенник. Так, я ничего не скажу.
– А теперь ты получишь двенадцать поцелуев.
– Почему двенадцать?
– Потому что было двенадцать апостолов.
Боже! Она впутывает в свои любовные дела даже церковь!
Уже во второй половине дня можно было предугадать, что вечером предстоит Рождество. Праздничное настроение вторгалось в скуку повседневности и приукрашивало ее. Даже автомашины гудели не так, как всегда. Чтобы ощущение рождественского праздника стало более полным, выпал даже небольшой снежок. Правда, на улице он быстро превратился в грязную кашу, но на крышах снег то тут, то там лежал как отделка – разорванными тонкими кружевами. Я следил через окно, как падают нежные невесомые снежинки.
Уже смеркается.
Старуха с канарейкой крутится вокруг затеянного ею торта. Чиновник из магистрата стоит во дворе, засунув руки в карманы брюк. По случаю праздника черный сюртук, в котором он ежедневно ходит в контору, получил отставку. Он отплевывается и затем размазывает свой плевок каблуком. Негр с закатанными рукавами облокотился о подоконник и скалит зубы. Нечего ухмыляться, простофиля, твоя жена наставляет тебе рога. У меня, правда, нет прямых доказательств, но сегодня, скорее, добро нуждается в доказательствах.
Рождественский вечер.
Сентиментальные души среди читательниц – старые тетки с бархатками и вставными зубами – теперь от меня потребуют, чтобы, как одинокий холостяк, я пошел бродить по улицам, ел периодически сосиски с сухим хлебом, потирал замерзшие пальцы и слезящимися глазами заглядывал в окна, за которыми счастливая семейная жизнь бурлит в ярко освещенных комнатах вокруг рождественских елок.
