(Оборачивается и видит ее глаза, устремленные на него.) Эта игуана – самец или самка?
Мэксин. Ха! А кому интересно, какого она пола?..
Шеннон проходит мимо, почти касаясь ее.
Разве что другой игуане?
Шеннон. А вы никогда не слыхали стишка про игуану? (Отбирает у нее ром-коко и, кажется, вот-вот выпьет, но лишь с гримасой понюхал.)
Мэксин посмеивается.
Жил гаучо юный по имени Бруно.
Слово «любовь» понимал он вот так:
«Женщины – прелесть, овечки – смак, Но игуана – numero uno».[12]
На последних словах выплескивает ром-коко прямо на спину Педро, который с криком вскакивает с земли.
Педро. Hijo de la…[13] Шеннон. Que? Que? [14] Мэксин. Vete! [15]
Шеннон хохочет. Игуана удирает, мексиканцы с криками бегут за ней.
Она уже почти скрылась в зарослях, но один из них настигает ее и ловит.
Панчо. La iguana se escapo.[16] Мэксин. Cogela, cogela! La cogiste? Si no la coges, te mordera el culo. La cogiste? [17] Панчо. La cogi! [18]
Мексиканцы с игуаной снова скрываются под верандой.
Мэксин (оборачиваясь, Шеннону). Мне показалось, ваше преподобие, или вы и вправду чуть не свернули с пути истинного и готовы выпить?
Шеннон. Один запах спиртного уже вызывает у меня тошноту.
Мэксин. А примете внутрь, не почувствуете запаха. (Прикасается к его вспотевшему лбу.)
Шеннон смахивает ее руку, как докучливого комара.
Ха! (Направляется к столику с напитками.) Шеннон (смотрит на нее с недоброй усмешкой). Дорогая моя Мэксин, того, кто сказал, что вам идут штаны, плотно облегающие зад, нельзя назвать вашим искренним другом… (Отворачивается от нее.)
В комнате дедушки шум падающего тела и хриплый, испуганный крик.
Мэксин. Я знала, знала, что так будет! Старик грохнулся.
Шеннон бежит в комнату дедушки, за ним Мэксин.
Пока ловили сбежавшую игуану, постепенно стемнело. Здесь, по сути, конец картины. Однако переход к следующей не надо обозначать ни затемнением, ни занавесом. В полутьме появляется герр Фаренкопф, включает свет на веранде.
Матовый свет большого шара, висящего посреди веранды, придает эпизодам, которые разыгрываются в этой части сцены, нечто нереальное. О большой жемчужно-матовый шар бьются ночные бабочки, гигантские мотыльки с тонкими, как паутинки, крылышками. И свет от прилипших к шару крылышек стал опаловым и чуть сказочным. Шеннон выводит старого поэта на веранду. Вид у старика безупречен – белоснежный костюм, черный шнурок галстука. Когда он проходит под матовым шаром, его львиная грива отливает серебром.
