«…Девушка была одним из тех неземных созданий, которые, словно предвечернею дымкой, окружены голубоватым ореолом тайной печали. Осужденная судьбой терпеть деспотизм отца, неспособного понять таинственные порывы души, стремящейся заполнить бездонные глубины своего сердца и обрести завершение своей сокровенной сущности, она томилась тайной мукой и подавляла рыдания. Этот цветок, созданный, чтобы расцвести на солнечных склонах Апеннин, оказался в холодных горах Гельвеции, и когда пришла ему пора раскрыть свои яркие лепестки, ледяной ветер вершин вынудил его замкнуться в невзрачной и бледной оболочке».
«Кузен, что бы это мог быть за цветок? – спросил я холостяка, родившегося после смерти отца и курившего рядом со мною.
– Это… пленительное женское существо (кузен был приучен повторять избранные выражения своей матери).
– А что это за книга?
– Путевые впечатления.
– Веселые?
– Нет.
– Печальные?
– Весьма».
И кузен, которому мои вопросы мешали отдыхать гораздо больше, чем подавленные рыдания неземного существа, продолжал курить, всем своим видом показывая, что хотя он не обязуется слушать, зато я обязан оставить его в покое.
«…Пока она тщетно искала среди окружавших ее прозаических натур того, кто мог бы отомкнуть и населить своей любовью пустынный храм ее души, отец («Кузен! Чей отец? – Ну, ее отец».), грубый человек, один из тех, чья жизнь всецело сводится к меркантильным сделкам («Значит негоциант? – Ну да!»), вместо того, чтобы найти для нее, предмет любви среди благородных изгнанников, которых вулканическая Италия в час своих конвульсий метнула за Альпы («Уж не Чани ли? Не Мадзини? [8] – Не знаю…), среди богатых и пылких натур, какие еще рождаются в Неаполе или в городе гондол («В Венеции, что ли? – Мм!»), остановил свой выбор на молодом швейцарце с могучим телом, полными румяными щеками и белокурыми волосами – этими белесыми признаками тусклой души, неспособной кипеть. И бледный цветок, постоянно колеблемый ледяными ветрами, лишенный нежной поддержки подобных ему цветов, должен был биться о жестокую поверхность этих двух гранитных глыб, которые убивали его, полагая, что дали ему приют».
Тут моя тетушка, в молодости бывшая гувернанткой, не могла не указать слушателям, как восхитительно написана книга. Слог автора, сказала она, содержит бесчисленные нюансы, из которых каждый находит свой отзвук в чувствительной душе; она особо отметила последнее неожиданное сравнение, так ярко осветившее печальное положение героини. Старые дамы, всецело разделяя ее взгляд, исполнились презрения к злополучным гранитным глыбам, а одна из них столь пылко приняла к сердцу страдания непонятой женщины, что, конечно, сама должно быть много страдала от тупости и грубости мужчин, этих созданий, лишенных всякой тонкости чувств.
