— Ах, показал бы, да неужели? Вот он идет, легок на помине, сейчас посмотрим, так ли уж дорог магу его бедный слуга! — с этими словами Катценъямер влепил парню такую пощечину, что ее было слышно на сто ярдов вокруг Сорок четвертый отброшенный в сторону мощным ударом, увидел мага и взмолился
— О, мой благородный хозяин, величайший маг и астролог, я прочел в твоих глазах приказ и должен подчиниться такова твоя высочайшая воля, но умоляю, заклинаю тебя, не принуждай меня исполнить твою волю, сделай это сам, своей справедливой рукой
С минуту маг стоял молча, не сводя глаз с Сорок четвертого, мы тоже глазели на него затаив дыхание, под конец Сорок четвертый отвесил магу почтительный поклон
— Ты хозяин, твоя воля — закон, я подчиняюсь, — произнес он и, обернувшись к Катценъямеру, сказал — Не пройдет и несколько часов, ты увидишь какую беду навлек на себя и других Сам убедишься, что нехорошо обижать хозяина.
Вы, конечно, видели, как из-за набежавшей тучки разом мрачнеет залитое солнцем поле? Точно так же неясная угроза, словно туча, омрачила лица печатников. Ничто не действует так угнетающе, как ожидание грядущего несчастья, напророченного могущественным злым колдуном. Страх закрадывается в душу и ширится, ширится; воображение рисует все новые кошмарные картины, и вот уже страх завладевает вами целиком; вы теряете аппетит, вздрагиваете от каждого звука, боитесь собственной тени.
Женщины послали старую Катрину к Сорок четвертому — может, он внемлет ее мольбе и скажет, что должно случиться, это хоть немного облегчило бы им тяжкое бремя ожидания, но Катрина не нашла ни его, ни мага Оба так и не появились до конца дня. За ужином почти не разговаривали, никто не касался этой темы. После ужина печатники много пили в одиночку, вздыхали, машинально поднимались со своих мест, беспокойно ходили из угла в угол, снова садились, ничего вокруг себя не замечая, порой горестно вскрикивали. В десять часов никто не пошел спать: видно, смятенные души, страшась одиночества, искали поддержку и утешение в близости друзей по несчастью. В половине одиннадцатого никто не двинулся с места. В одиннадцать повторилась та же картина. Было бесконечно грустно сидеть в тусклом свете мигающих свечей, в тишине, нарушаемой лишь случайными звуками, особенно гнетущей от завывания зимнего ветра в башнях и зубчатых стенах замка.
Это случилось в половине двенадцатого. Печатники сидели задумчивые, погруженные в собственные мысли и вслушивались в погребальную песнь ветра — Катценъямер, как все прочие. Послышалась чья-то тяжелая поступь, и печатники испуганно устремили глаза к двери — там стоял двойник Катценъямера! Все разом ахнули, едва не погасив свечи, и застыли, не в силах оторвать от него взгляда. Двойник был в рабочем костюме печатника и держал в руке урок. Оба Катценъямера были похожи как две капли воды — в зеркале не различишь! И в гостиную Катценъямер вошел, как мог войти только Катценъямер, — решительно, нагло, недружелюбно поглядывая по сторонам, — вошел и протянул урок подлинному Катценъямеру:
