С Мелроузом Ганном ему так и не удалось поговорить, пока они с Катрин не собрались покинуть вечер. Катрин представила их. Они с тщательно скрываемой неприязнью приглядывались друг к Другу, но оставались вежливыми. Маркус узнал, что Ганн остается у Эмили и Уильяма, так что вопрос о том, кто проводит Катрин, отпал сам собой. Впрочем, Маркус пожалел об этом, поскольку лишился удовольствия продемонстрировать свое превосходство над Мелроузом.
Усевшись рядом с Катрин, он весело хмыкнул, подал знак кучеру, и карета неторопливо покатила по дороге.
– Что вас так развеселило? – спросила она, поправляя растрепавшуюся прическу.
– Что? А, вопрос о правах территорий. Мне казалось, что я выше подобных вещей.
– Не понимаю вас.
– И не поймете.
– Почему же не пойму?
– Потому что вы женщина.
Повисло странное молчание. Что-то мелькнуло и исчезло в его глазах. Катрин перестала нервно поправлять цветы в своих волосах. У нее перехватило дыхание.
– Что с вами? – мягко спросил Маркус.
Он весь вечер не мог отвести от нее глаз. Самый искусный художник был бы бессилен передать теплое сияние ее волос, нежный румянец на щеках. Он любовался ее плавными движениями, ее оживленным лицом и жестами, когда она говорила о чем-то, что интересовало ее. Он знал, что его тянет к ней. Она вызывала в нем восхищение, уважение, пробуждала благородные чувства. Но сейчас, сидя рядом с ней в закрытой карете, впивая исходящий от нее благоуханный аромат, он чувствовал, как в нем поднимается нечто темное, первобытное, побуждающее наброситься на нее, овладеть ею. Только одна женщина до этого пробуждала в нем такое необоримое желание – Каталина.
– Должно быть, я схожу с ума, – пробормотал Маркус и потянулся к ней. – Нет, не сопротивляйтесь. Не надо бояться. Успокойтесь и позвольте мне… позвольте… – Он притянул ее к себе и приник к ее устам.
Она тоже весь вечер то и дело поглядывала на него и удивлялась мощному обаянию, которое исходило от этого необыкновенного мужчины. Эти чувственные губы, голубые глаза, загоравшиеся, когда разговор увлекал его. Она старалась оставаться равнодушной, действительно старалась, но, когда видела, как он откидывает со лба волнистую прядь темных волос тем жестом, который она запомнила с Испании, что-то в ней таяло.
Теперь, в теплом коконе полутемной кареты, Катрин растаяла совсем. Она уже была не Катрин – но вновь Каталина, а он – прежний Маркус.
Ее губы уступили его настойчивым губам, раскрылись, ощутив нежное прикосновение его языка. Он погрузил пальцы в ее волосы, освобождая их от шпилек и цветов, собрал в кулак шелковистые пряди. От ее пьянящего аромата кружилась голова, и хотелось утонуть, раствориться в ней.
