Старая лапландка от испуга чуть не свалилась в котел, а придя в себя, пообещала ему вкусную еду, если он расскажет, где был все эти четыре зимы и что это за красавица кукла, которую он притащил с собой.
— Долго рассказывать, — отрезал колдун, — позаботься о нашей красавице кукле и дай ей теплого оленьего молока, чтобы она ожила и пришла в себя. Она знатная фрекен из Персии, она принесет нам счастье.
Но принцесса Линдагулль вовсе не умерла. Она не была даже ранена. Но она потеряла сознание от страха.
Очнувшись, принцесса увидела, что лежит в своем наряде из серебристой ткани на оленьей шкуре, разостланной на покрытой мхом земле в лапландском чуме. Выло темно и холодно; отсветы огня падали на тесные стены и старушку, поившую ее оленьим молоком. Принцесса подумала, что попала в подземные чертоги мертвых, и заплакала оттого, что она, такая молодая, отлучена от солнца Персии и роз благодатных садов Исфахана.
Колдун меж тем строил прожекты, как овладеть сокровищами Персии.
— Не плачь, прекрасная принцесса, — сказал он. — Ты не умерла, тебя просто похитил свирепый тигр, а мой доблестный сын, рыцарь Морус Пандорус, спас тебя. Мы станем твоими рабами и будем служить тебе с величайшим усердием до тех пор, пока не сможем увезти тебя обратно в Персию.
— Что это ты врешь, старик, — сказала колдуну на своем языке честная лапландка.
— Моя жена говорит, — продолжал Хирму, — что если ты захочешь взять нашего сына, доблестного и прекрасного рыцаря Моруса Пандоруса, в супруги, мы тотчас же отвезем тебя обратно в Персию.
Пимпепантури не понимал по-персидски. Он страшно удивился, когда отец толкнул его к принцессе и пригнул его неуклюжую спину так, что это должно было изображать поклон.
Линдагулль не была бы принцессой и дочерью гордого Шах Надира, не оскорбись она подобной дерзостью. Она посмотрела на колдуна и его неотесанного сына такими глазами — нет, надо было видеть этот взгляд — ведь в Персии умеют сверкать глазами! — что оба они, и отец и сын, задрожали от страха.
— Нет, это не годится, — сказал колдун. — Сперва надо ее укротить.
И он запер принцессу в маленьком чулане, пообещав ей, если одумается, половинку оленьего сыра и ковшик воды из талого снега. Целый день принцесса провела в кромешной тьме, пронизываемой лишь полоской северного сияния, проникавшего в щелку чума.
Линдагулль плакала. Да, она плакала так, как можно плакать только, если тебе двенадцать лет и ты была персидской принцессой, жила в розовых садах и мраморном дворце, а потом вдруг одна-одинешенька, голодная и замерзшая, очутилась в зимней Лапландии. Под конец принцесса заснула. И тогда рядом с ней оказался добрый Нукку Матти, властелин прекрасных снов. Тот, кого шведы называют Йон Блунд, а датчане и норвежцы Оле Лукойе, что означает Оле-Закрой Глазки. Уж не знаю, как называют его в Персии… Нукку Матти взял принцессу в свои объятия и перенес на Фьедерхольм, Острова-Пушинки, где веселые сны порхали вокруг принцессы. Так проходили недели и месяцы, ночь за ночью в царстве снов. Линдагулль стала терпелива и больше не плакала. Сны предсказали ей:
