– Кто разбил блюдечко? Отвечай! Ты должен всегда говорить правду отцу! Правду, правду отвечай!
И, внушив это, тут же показывает всю несостоятельность своей теории. Все шесть этажей слышат вопли одного из шести младенцев, сказавшего правду, и многие впечатлительные люди дают зарок – не открывать свою душу родителям.
Там играла луна
Сы перека-ты-най валной-й-й.
Может быть, если б луна не играла, младенец не вопил бы так отчаянно?
В восемь часов в подвале бьют сапожникова мальчишку.
В девятом – последний всплеск «перека-ты-ной валны», и в «груде молодой» замирают звуки до следующего утра.
Но это не, беда: в девять – на крышу вылезают кошки и оплакивают погибшую любовь минувшего лета теми же звуками.
Уау-ой-й-й!
Едем в кафешантан! Едем все, сколько нас здесь есть. Все, слышавшие прачку и боящиеся услышать кошку.
В кафешантане будет хорошо. Застучат каблуки-испанок, вспыхнут огоньки бриллиантов и обольют гибкие шеи, тонкие нежные руки. Музыка скверная, развратная, как перигорский трюфель, взращенный на перегное, но она выдумана и сделана искусно и специально. И уж до такой степени далека от прачки и кошки, что и ассоциаций никаких возникнуть не может. А ведь этого и надо. Только этого, – чтоб подальше от них хоть на два-три часа.
Программы новые и очень интересные. Обещаны, между прочим, какие-то «любимицы публики, русские певицы нового жанра – Пелагея Егоровна Назарова и Степанида Трофимовна Пахомова».
Интересно.
Ну вот, приехали. Сели.
Защелкали испанские каблучки, вспыхнули огоньки бриллиантов, промелькнул бешеный вихрь разноцветных воланов.
Наконец, выкинули № 12-й. Все оживились, – это и был «новый жанр».
На сцену вышла женщина с круглым носом и распаленным ртом. Над скуластым лицом, словно для смеха, виднелась прическа Клео-де-Мерод.
Женщина расставила ширококостные руки с красными локтями и суставами пальцев и, задрав нос кверху, загнусила:
Посмотри над рекой-й-й,
Виется мрамер морской-й-й!
Уж не галлюцинация ли это?
Какой скандал! Как могла залезть сюда прачка? Кто ее впустил?
Прачка чувствовала себя как дома. Вздыхала, сопела, изредка, по вкоренившейся привычке, вытирала руки об юбку и гнусила от всей души.
Я все ждала, когда ее наконец выведут. Но ей везло. Ее не вывели, а, напротив того, попросили погнусить еще немножечко. И она спела о том, как убили «прилесную чайку», вдобавок совершенно невинную. Музыка ответствовала сюжету, и даже аккомпаниатор играл как заправский убийца, потерявший стыд и совесть.
