Студент, слыша такие речи, узнал наконец, что и в самом деле одна – бес, а другая – лиса. К счастью, он уже привык к ним, часто видя их, и совершенно не пугался. И все-таки, сознавая, что остаток его жизни напоминает тонкую нить, невольно закричал от сильной боли. Лянь посмотрела на Ли и спросила:
– Как же нам теперь быть с больным?
Ли, стыдясь и краснея, покорно извинялась…
– Боюсь, – продолжала Лянь, – что когда больной снова окрепнет, то «уксусница будет есть дикую сливу»[18].
Ли, подобрав платье и сделав поклон ей, сказала:
– Если найдется такой искусный, редкостный, исключительный врач, который дал бы мне возможность уйти от преступления перед моим господином, то я, будь уверена, зарою свою голову в землю, а то, и в самом деле, как посмею я смотреть людям в глаза?
Лянь развязала мешок, вытащила оттуда лекарство и сказала:
– Я давно уже знала то, что происходит сейчас, и после разлуки с ним я в трех горах собирала травы. Прошло целых три месяца, прежде чем весь лекарственный подбор был полон. Его дают истощенным и изнуренным насмерть людям, и не бывает случая, чтобы они не оживали. Однако эта болезнь такова, что за нее надо взяться с того же конца, с которого она пошла. Поэтому я не могу, в свою очередь, обойтись без тебя и попрошу тебя потрудиться.
– Что же от меня требуется? – спрашивала Ли.
– Требуется благоуханный плевок из твоего вишневого рта. Я введу лекарственную пилюлю, а тебя попрошу прижаться к его губам и проплюнуть ее.
У Ли закружилась голова, побледнели щеки; она опустила голову, беспокойно ворочалась и смотрела на свои башмаки.
– Ну что ж, сестрица, – ехидничала Лянь, – тебе, по-видимому, удовольствие доставляет только твой башмачок?
Ли еще более застыдилась и не знала, куда девать глаза.
– Да ведь это твое же опытное искусство, столь много тобою практиковавшееся, – продолжала Лянь, – чего же ты теперь-то скупишься на него?
Затем она взяла пилюлю, вложила студенту в губы и, обратись к Ли, стала настойчиво торопить ее. Ли ничего не оставалось делать, как исполнить, и она плюнула.
– Еще раз! – командовала Ляпь.
Ли плюнула три, четыре раза – и только тогда пилюля была проглочена. Вскоре в животе больного глухо забурчало, словно громовой раскат. Тогда Лянь вложила еще одну пилюлю и теперь уже сама прижалась к студенту губами и стала дуть, ввевая свое дыхание. Студент почувствовал, что в том месте, где пилюля, жжет, как огнем, и что жизненная сила пламенно вздымается.
