Прежде чем она успела задать себе вопрос, что делает Торфинн на лугу, тот уже отошел от ее кобылки и присоединился к Снорри, отцу Торбранда, и другим мужчинам, которые наблюдали за борьбой силачей. Снорри так радушно приветствовал Торфинна, что Гудрид вздохнула с облегчением. Раз уж этот молодой человек пользуется уважением почтенного Снорри, значит, он не из тех, кто способен повредить ее Снефрид. Ей и в голову не могло прийти, знал ли Торфинн о том, что Снефрид – ее лошадь. Не хотел ли он найти предлог, чтобы заговорить с ней самой? Сердце ее сжалось от томления и тревоги, словно она вдруг почувствовала себя без сил.
Но Торфинн так и не подошел к ней за эти два дня, что длился альтинг.
Попутный ветер все держался. На корабле жили особой жизнью, и время здесь текло иначе, чем на суше. Гудрид большей частью сидела за прялкой, слагая мысленно песни. Она знала, что в дальнем плавании многие проводят время за тем, что придумывают рифмы и кеннинги на будущее, что она обычно делала и на суше. Никто не удивился, что женщина тоже слагает висы, и способности Гудрид были ничем не хуже, чем у других. Однажды она спела некоторые сочиненные ею висы своему отцу: он был признанным скальдом и славился среди других.
Внезапно Гудрид почувствовала, как палуба ходуном заходила под ней. Словно весь корабль прогнулся, натолкнувшись на препятствие на своем пути. Гудрид вскочила на ноги и взглянула в сторону штурвала. Там стоял отец и махал свободной рукой, отдавая приказания. Команда засуетилась с диплотом, шкотами, и, наконец, «Морской конь» выправился и лег прямо на запад. Ветер становился холоднее и резче, потянуло чем-то иным, и цвет воды изменился. Он стал глубже, темнее…
Орм, широко улыбаясь, подошел к трем женщинам.
– Теперь мы далеко от берега и вошли в холодное морское течение. Такой будет большая часть пути к Гренландии. Снежную Гору мы потеряли из виду, но зато отныне мы будем ориентироваться на Синюю Сорочку в Восточной Гренландии: уже скоро, Гудрид, ты ступишь на землю!
Пока Орм говорил, Турид Четырехрукая сидела, закрыв глаза и прислонившись головой к дрожащему борту корабля. Она не могла взять в рот ни крошки с тех самых пор, как они отошли от берега Будира. Она отказывалась прилечь отдохнуть под кожаным навесом, ложась только ночью, когда там повернуться было некуда из-за гамаков и спальных мешков и было тепло. Сама Гудрид не страдала от морской болезни, она мечтала о горячей похлебке и молочном супе и припоминала лекарственные травы, отвар из которых она обязательно приготовит, как только доберется до очага.
