Первое, что Грачик увидел, выбежав а Кручининым из подъезда, была удаляющаяся спина полицейского. Кручинин двумя огромными прыжками нагнал его. В воздухе мелькнула его рука с зажатым в ней портсигаром.
Все это произошло с такой молниеносностью что Грачик не только не успел сам что-нибудь предпринять, но хотя бы попросту осмыслит происходящее. Его взгляд успел только отчётливо зафиксировать лицо обернувшегося на шаги Кручинина полицейского и его быстр поднявшуюся руку с револьвером.
Грачик давно отучился удивляться неожиданным поворотам в поведении Кручинина, него выработался условный рефлекс: всегда прежде чем сознание охватит смысл происходящего, устремляться на помощь другу, как бы странны и противоразумны ни были его поступки. И все же на этот раз Грачику потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя прежде чем он бросился к рабочим-дружинникам, повалившим Кручинина и пытавшимся связать ему руки. Они отказались верить тому, что схваченный ими злоумышленник и есть тот человек, в чьё распоряжение они присланы. Они не согласились освободить его до прибытия командира отряда и не очень охотно последовали совету Грачика обезоружить и связать полицейского, прежде чем он пришёл в себя от оглушающего удара, нанесённого ему Кручининым. Полицейский этот был лейтенант Круши.
Грачика не покидало сомнение в том, что Кручинин ошибся. Навсегда погубив его репутацию в глазах местных друзей, это вызовет ещё, чего доброго, серьёзный конфликт с властями.
Что касается самого Кручинина, то он спокойно курил, не делая ни малейшей попытки объяснить свои поступки. Лишь когда приехал, наконец, начальник полиции и рассыпался перед Кручининым в извинениях, тот дал себе труд заговорить. Первым, с кем он заговорил, был арестованный Круши.
— Согласитесь, что два убийства и одно неудавшееся покушение в одну ночь — это уж слишком, — сказал Кручинин. — Даже ради такой величественной цели, как уничтожение электростанции, а?
Круши мрачно молчал.
— Чтобы не подвергать вас неприятной операции обыска, скажите-ка сами, где у вас спрятан план минирования? — продолжал Кручинин.
— Что вы обещаете мне за чистосердечие признание? — спросил, наконец, черноусый лейтенант.
— Решительно ничего, — рассмеялся Кручинин. — Во-первых, потому, что я не уполномочен ни давать какие бы о ни было поблажки таким прохвостам, как вы, ни карать вас. Это дело здешних народных властей. Во-вторых, план мы всё равно найдём, даже если вы будете немы, как рыба. И, наконец, в-третьих, ещё потому, что как бы откровенны вы ни были, вы едва ли сможете прибавить что-нибудь к тому, что расскажем вам мы. Разве какие-нибудь несущественные детали…
