Альба не ужинал. Бэнсона и Симеона покормили и, поскольку те были больны, устроили спать.
Когда Бэнсон проснулся, он какое-то время с удивлением смотрел на свет, проходящий сквозь цветное окно, и силился понять, где это он. Симеон посапывал рядом, разметав на белёном холсте свои тонкие ручки.
Послышался осторожный стук в дверь. Бэнсон вдруг икнул, выпучил глаза и припечатал ладонь к раскрытому уже рту: какое тут “войдите!” Он же немой!
Мгновение выждав, стоящий за дверью медленно стал её приоткрывать. Бэнсон молчал. Вошла вчерашняя девушка, вся в чёрном. Бэнсон угрюмым кивком поздоровался с ней. Чёрные круги под глазами. Обмётанные сухие искусанные губы. Тонкие пальцы в чёрном кружеве перчаток. Вымученно улыбнувшись, юная хозяйка имения поклонилась и вышла. Вместо неё объявился опрятный, не поднимающий глаз человек, держащий чистое бельё и красный, очевидно, обожжённый без глазури, горшок с жидким мылом. На шее у него висел матерчатый щиток с кармашками, из которых торчали бритвы, ножницы, гребень. Зашевелился и сел в постели среди белых холмов одеял и подушек маленький Симеон. Сидел, моргая сонными глазками. Всклокоченный шар светлых волос и круглая голова на тоненькой шее делали его похожим на встревоженного птенца. Перевязанная, оберегаемая рука его сама собой легла на привычное место, к середине груди. Бэнсон протянул ему палец. Ухватившись за него цепкой здоровой лапкой, малыш встал на ножки. Запутался в складках белья, торопливо переступил. Бэнсон одёрнул на нём длинную ночную рубашку, взял обеими руками, как берут обычно кувшин с молоком, налитый до краёв, и изъял из постели. Человек с мылом и простынями усердными, суетливыми жестами, тараща глаза – чтобы немому было понятнее, – приглашал следовать за ним.
Пришли в помещение, пропахшее мокнущим дубом. Горячий, с неявным дымком воздух тёк от четырёх стоящих по углам жаровень с углями. В три широкие низкие бочки налита вода. Бэнсон подошёл, сунул палец. Тёплая, даже горячая. Симеон, перегнувшись у него на руке, озабоченно сдвинув бровки, сунул свой пальчик тоже.
– Вы уже здесь? Доброе утро! – послышался негромкий, приветливый голос.
В тёплый, струящийся воздух вошёл, откидывая капюшон, мастер Альба.
– Чего же вы ждёте? Чтобы вода остыла? Давайте омоемся, братия!
В голосе его угадывалась не только бессонная ночь. Кроме привычной ему, а потому легко переносимой усталости, там мерцало нечастое в людях, старое, сотканное силой души, уменье терпеть.
