Итак, воодушевленный любовью, а также сознанием того, что проводимая им кампания существенно подорвала ее волю к сопротивлению, полковник в половине десятого вечера появился в спальне Сьюзен, одетый точно так же, как он был одет в день убийства: нижняя рубаха и брюки с подтяжками. В руке он держал кольт, предусмотрительно упрятанный в кобуру, чтобы она не подумала, будто он хочет причинить ей вред. Мягкий оранжевый свет исходил от лампы на ночном столике, абажур которой имел форму продолговатых стеклянных листьев, заключенных в свинцовый оклад; на постели поверх покрывала, за пологом москитной сетки, в зеленом шелковом халате лежала Сьюзен, погруженная в чтение. При виде полковника черты ее лица как будто начали расплываться; она слабым голосом сказала: «Нет» – и вновь уткнулась в книгу.
Невзирая на этот протест, полковник откинул сетку, присел на край постели и негромко, словно боясь ее потревожить, произнес: «Я хочу быть с тобой». Голос его дрожал от волнения. Сьюзен зажмурила глаза:
– Ради бога...
– Я больше так не могу, Сьюзен, – продолжил он. – Я люблю тебя, ты мне необходима.
Она изменила положение книги так, чтобы прикрыть ею свою грудь, и медленно покачала головой.
– Нам надо продвигаться вперед, – сказал он. – Я признаю, что был к тебе невнимателен...
– Невнимателен? – У нее вырвался судорожный смешок. – Ты полагаешь, что был невнимателен?
– Да, – сказал он. – Невнимание лежит в основе всего. Это оно, невнимание, породило... – ему потребовалось немалое усилие для того, чтобы выдавить из себя это слово как болезненное напоминание о прошлом, – жестокость. Да, я признаю, что поступал жестоко. Я долго не мог понять причину такого поведения, и только сейчас до меня дошло, что я тебя боялся.
Она посмотрела на него удивленно и недоверчиво: губы полуоткрыты, в голубых глазах странный блеск. У полковника сложилось впечатление, что она его не узнает или – на что он очень надеялся – видит его в новом, неожиданном для нее свете.
– Я всегда был чересчур сдержанным, – сказал он, опустив голову. – Я боялся... сближения, думал, ты перестанешь меня уважать, если не будешь видеть во мне Полковника Резерфорда. – Он произнес звание как имя собственное. – И еще я боялся, что, однажды выбравшись из этой оболочки, я уже не смогу в нее вернуться и потеряю уважение окружающих. – Он сжал руку в кулак и приложил его к своему виску. – Мне больно об этом думать. Как я мог так высоко ценить столь жалкое сокровище – чье-то там уважение? Сейчас оно для меня ничего не значит. Все, что мне нужно, – это твое прощение и твоя любовь.
