«Их, людей, понять нетрудно! – скептически думаю я. – Чего ж мы хотим, если в России Библия на русском языке была издана только в конце девятнадцатого века. То есть девять раз по сто лет подряд люди не знали, чему их там заставляют кланяться в церкви. А как узнали-и-и… Тут и началось!»
Словом, пустопорожняя моя образованность кикиморой манила в болото неверия, холодным дуновением скепсиса гасила слезы душевных озарений…
– У тебя получится! – заверяет батюшка. – И народ нынче ученый, другой, и я поучу, коль нужда будет! Я на тебя дивлюсь, Петя! Я во младых ногтях не мог ни есть, ни спать после отпевания. Закрою глаза, вроде засну, так и тут он – усопший! А то и она, усопшая! Вскинусь я среди ночи, как дитё: «Мама!» Помолюсь с оглядкой – отпустило, а уж и рассвет в окнах! – рассказывал мне доверительно старенький батюшка Глеб. – А тебе-то каково?
«Нет, в священники я не гожусь – не тот коленкор души, не тот раскрой… Драчун я, батюшка…»
– Я, батюшка, на них насмотрелся: люди как люди. Лежат, никого не шевелят…
Говорю это, но понимаю, что некая разница есть: одно дело убитые в бою, а иное – павшие в миру. Одно дело старики – иное детки. Зачем приходили? Зачем ушли обманутыми? Мне отвратительна низость смерти. Не нахожу в ней никакого величия.
– Одна, – говорю, – низость и детское удивление эта смерть: да поди ж ты, жил, жил и – помер!
– Смерти нет! – испугался своей доверчивости батюшка. – Есть лишь вечная жизнь!
– Конечно… – согласился тогда я. – Под самую Троицу проезжаю по улице Серостана Царапина в Китаевске. Кручу педали. На велосипеде. Смотрю – пьяный мужик валяется. Свобода! На следующий день еду – он все еще лежит. Умер, стало быть. Люди отворачиваются и – мимо. Эх, думаю, народ ты наро-о-о-од! Надо, думаю, карету вызывать. Остановил я велосипед, прислонил вот так вот к заборчику – и к нему, к покойнику: точно! не дышит. Наклонился я, беру его правое запястье за пульс. А он меня, батюшка, своей левой за руку-то – хвать!.. Вот так прямо – хв-в-вать! Да как запоет: «Гра-а-а-бю-у-у-ть!»
– Господи, помилуй! – выдрал батюшка свою руку из моего хвата. Переложил чайную ложку из правой руки в левую и троекратно осенил себя крестным знамением, а на лице – недоверчивая улыбка. – Тебе бы дьяконом петь! Прямо вот так: гра-а-бю-ют!
– Да, вот именно так! По-сиротски басом профундо: гра-а-а! Потом чистым дишкантом: бю-ю-ют! А отчего это он, батюшка, ожил – скажу. А оттого, что я – лох! У него лапа, как у матерого чекиста, батюшка! Видно, бывший борец-вольник из некогда приличного общества «Динамо»! Пока я вырывался, велосипед-то у меня и – оп! – умыкнули. Это хорошо еще, что в Китаевске меня народ знает в лицо! Благо, батюшка, что у меня в краевой милиции Славка есть! Не то – идти бы мне этапом на Сочи!
