Вот совсем недавно, пишет мне П., супруга его ходила на свадьбу, куда почему-то не пригласили ее мужа. Где гарантии, что завтра она не пойдет с мужчинами в баню во имя Божие? Прошу вас ответить мне, а я уж передам ваши слова несчастному, не очень умному, сильно контуженному фронтовичку П. При всем при этом он хотел бы знать: как же так случается, что один храм мы строим, а другой – разрушаем? Церковь – это Мать. Так может ли любящая Мать доводить детей своих до таких тягостных недоумений? Владыки святые! Я что, почемучкой должен быть до гробовой доски? Плачу, вопию, вопрошаю – и нет ответа. Вот и храмы нынче, как правило, заполнены, особенно в церковные праздники. Но живость чувства веры не исключает сбитости с толку, незнания, где искать домашнюю свою правду. А вследствие этого, батюшка, – простите уж меня, грешного! – происходит ослабление нравственного личностного влияния православных иерархов на своих прихожан. Я лично, наблюдая клинику описанных мною супружеских взаимоотношений, уверен в том, что не одна православная семья развалилась вследствие чрезмерной эксплуатации церковью религиозного чувства женщины и отторжения мирянки от ее прямого назначения – служения своей семье.
Дерзнул написать Вам теми же словами, на которые подвигнул меня Господь. Потому что с тех пор, как воцерковился, перестал ругаться матом.
С искренним уважением раб Божий Петр».
То есть я ревновал, я ревел, как буй-тур, как театральный мавр, испачкавший лицо серной кислотой вместо морилки, как человек, очнувшийся ограбленным в несущемся на южный курорт поезде.
Я считал то, что произошло с ней, Алеша, религиозным повреждением ума, когда послушание и смирение граничат с гордыней. Меня бесило, что теперь у Ани на все есть ответ. За нее, как в армии, все решают командиры. Но вот командир – увы! – не я. Я – досадная, логически мыслящая помеха. А поскольку женщина не может быть бесхозной, то ее хозяином, конфидентом и наставником стал молодой священник из новой волны. Ты бы видел, какими глазами она смотрит на своего пастыря! Все мое матерое, бродяжье одиночество начинает сгущаться. Мне хочется выть, как одинокому волку. Иногда я и вою. Попросту говоря, Анна стала всем, что дорого мне в жизни. Но теперь я смертельно болен. И зачем я ей, которой нет еще и сорока лет? Надеюсь, она похоронит меня в этой степи, облегчится – спасибо и на том. Но далее идти по миру аж до самого Крыма и Рыма, как раньше, я уже не могу – нет сил. И хочется жалости к себе, как после вечного захода солнца. Но людям, Алеша, безопасней жалеть героев книг и персонажей киносериалов, или уже мертвых людей, или кошечек и собачек.
