У дяди Васи аккуратная коптилка из маленькой снарядной гильзы.
– Наелся аль добавки попросишь? – спросил он, когда я выпил весь чай.
– Наелся.
– С разведчиками, дружок Федька, не пропадёшь. Хочешь с нами воевать?
– Хочу.
– Сейчас ребята на задание ушли. Вернутся, с Петром Иванычем поговорим, чтоб остался ты у нас. Он противиться не будет.
Разведчики? Я перед войной часто играл с ребятами в «красных» и «белых» и всегда хотел быть разведчиком: так интересно было прятаться, высматривать, что делалось у «белых», и потом всё рассказывать нашему красному командиру. А здесь взрослые, самые настоящие разведчики!
Я всё, всё сделаю, чтобы понравиться Петру Иванычу. Так буду работать, как у Третьяка никогда не работал!
– В баньку сходить бы с тобою для начала службы, – задумчиво сказал дядя Вася. – Да где же её сыщешь? Ладно, в тазу помоемся. Раздевайся. Твою одежонку просушу покамест, а тебе телогрейку дам.
Он развесил мою одежду на верёвке над печкой. От неё сразу повалил пар. На краю печки он положил два полена и на них поставил ботинки. Дядя Вася снял гимнастёрку, закатал рукава рубахи, выложил из своего мешка полотенце, чистую рубаху, кусок чёрного мыла, налил в таз горячей воды, разбавил её холодной.
Я скинул телогрейку.
Вода была горячей, но я терпел и только осторожно переводил дыхание.
– Горячо? – спросил дядя Вася.
– Нет.
Он долил в таз холодной воды:
– Лучше?
– Ага.
Дядя Вася заботливо мыл меня, и улыбка не сходила с его обветренных губ.
– Экий ты тонкий, насквозь светишься. А в кости крепкий, силач будешь.
Он намылил мне голову, взъерошил волосы, несколько раз их промыл. Потом пригоршнями зачерпывал воду, окатывал и растирал ноги. Они потрескались, как деревяшки. Это от росы: я у Третьяка всегда рано утром выгонял коров и до самых холодов ходил босиком.
Дядя Вася осторожно вытер меня вафельным полотенцем, натянул длинную, до пят, чистую рубаху, как маленького, на руках отнёс в комнату, положил в угол на шинель и бережно укутал другой.
– Отсыпайся. А я твоё бельишко простирну.
Я вытянул ноги и засмеялся. Неужели это я, чистый, лежал в тепле, укрытый красноармейской шинелью, от которой пахло махоркой?
Дождь стучал в окно. Ветер бился в стену. Но ни дождь, ни ветер – ничто на свете мне теперь не было страшно.
