— Господи да это ж Герасимов с Азефом.
Через два дня когда были подняты все агентурные дела по Дзержинскому, директор департамента полиции убедился что «сестрою» Юзефа скорее всего была государственная преступница Розалия Люксембург.
Ну держись Герасимов подумал он со сладостным, ликующим злорадством, держись голубь! Отольются тебе мои слезы, ох отольются!
И вместо того, чтобы объявить тревогу, — коронный агент империи в опасности близок к провалу, засвечен человеком славившимся среди революционеров разоблачением провокаторов, — Трусевич и пальцем не пошевелил, резолюции на записке Заварзина не поставил, рассеянно сказав адъютанту чтобы документ отправили в архив.
После этого попросил одного из своих верных помощников снестись с сотрудником Варшавской охраны полковником Иваненко и, сепаратно от Заварзина, завязать с ним доверительные отношения с целью получения доверительной информации о Дзержинском.
Вскоре после аудиенции у государя Герасимов вызвал шифрованным письмом Азефа из Италии: тот отдыхал в Сорренто впервые изменив полюбившейся ему Ривьере.
«Милый Евгении Филиппович, был бы весьма признателен, найди Вы возможность незамедлительно выехать в Россию, дело касается меня лично. Отслужу сторицей. Искренне Ваш».
Азеф письмо сжег, отзвонил своей подруге, жившей наискосок от того отеля, где снимал апартаменты для семьи и отправился в ресторан Дона Джузеппе (лучшая рыба и великолепное вино «Лямбруска» — красно-пузырчатое, нектар, способствует) весь вечер был грустен, совершенно не пьянел, попросил «шартрезу», в ресторане не оказалось будь неладна треклятая европейская заорганизованность в России, с ее бардаком — лучше обязательно что-нибудь неучтенное лишнее забытое заваляется где-нибудь на полках — только поискать Дон Джузеппе отправил экипаж в «Бристоль», привезли бутылку зеленого ликера прошлого века только в три часа ночи распустило, ощутил желание, подругу свою (немочку из Берлина) любил исступленно, уснул обессиленный, пустой: наутро, не заходя в отель к семье, выехал в Рим, а оттуда в Россию.
— Герасимов долго тряс его руку, даже огладил плечи, неожиданно почувствовав себя Тарасом Бульбой во время встречи с любимым сыном, пригласил к столу, уставленному яствами из ночного ресторана «Альказар», где обычно гулял Савинков, подвинул любимцу «шартрез», тот покачал головою, кивнул на водку, выпил рюмку, отодвинул ее, мала: налил в фужер, выцедил с жадностью, закусил икрою и только после этого, утерев пот, появившийся на висках, спросил:
