Подняв голову, лейтенант спокойно произнес:
— Капитан, я уверен в ней больше, чем в любом из ваших подчиненных. А может быть, даже чем…
Он не договорил, однако капитан понял смысл недосказанного. Побледнев и закусив губу, он какое-то время молчал, затем хмуро бросил:
— Я должен подумать. Ответ получите у моста…
Стоя у разрушенного моста, прапорщик уныло смотрел на разбросанные взрывом далеко в стороны доски настила, на догоравшие бревна. Мост был переброшен между высокими, крутыми берегами в месте, где они ближе всего подступали друг к другу. Но даже здесь расстояние между берегами составляло не меньше ста—ста двадцати саженей. Протекавшая внизу речушка была неширокой и мелкой, однако ее незамерзающая вода разлилась во всю ширь от берега до берега, превратив это пространство в сплошное месиво из грязи, наполовину растаявшего снега и торчавших, точно копья, стеблей сухого прошлогоднего камыша. Вода в реке была мутновато-желтой, слегка пузырившейся у поверхности, а на морозе словно дымившейся. От речушки даже на расстоянии несло сладковатым, резко удушливым запахом. Преодолеть такую преграду без моста нечего было и мечтать, а он виднелся рядом на две трети разрушенным и сожженным.
Вздохнув, Владимир Петрович направился к расположенному невдалеке от моста пригорку. На нем стояло несколько изб с хозяйственными постройками, обнесенных со стороны леса и подступающего к зимнику болота изгородью из жердей. В одной из изб прапорщика поджидал за столом сотник.
— Казаки говорят, что работы не меньше, чем на четыре часа, — сообщил Владимир Петрович сотнику, занимая за столом место рядом с ним.
— Знаю. Но разве есть иной выход? По воздуху не полетишь, вброд тоже не переберешься, только лошадей сгубишь. А подаваться в обход, не ведая толком здешних мест, дело рисковое: угодишь из огня в полымя. Вот и придется ждать, покуда хлопцы какой-нибудь захудалый настил сварганят. Главное, чтоб он коней выдержал.
На лежанке большой русской печи, занимавшей добрую половину избы, послышались стоны, вздохи. С нее свесились ноги в стоптанных валенках, после чего на пол с кряхтением и причитаниями спустилась тощая сгорбленная старуха с закутанным теплым платком лицом и одетая в потрепанный, явно не по росту зипун. Волоча за собой несгибающуюся правую ногу и опираясь на клюку, она доковыляла до стола, тяжело плюхнулась на лавку.
— День добрый, мать, — приветствовал ее сотник. — Вижу, ты здесь одна. А где остальные?
