— Прочитал, — доложил Кадыржон. — Теперь что?
— Теперь имей в виду все, что узнал, и старайся собирать к портрету новые сведения. Где по слову, где по факту. Нам нужно знать как можно больше о Шахе.
— Понял.
— Теперь завтракать.
Через полчаса они двинулись в кишлак. Проезжая мимо старого кладбища, на некоторое время задержались.
— Тут один камушек меня заинтересовал, — пояснил Курков Кадыржону. — Прочитай надпись, если сумеешь.
— Это мы запросто, — согласился солдат, откровенно красуясь.
Серая доломитовая плита, выделявшаяся среди могил своими размерами, глубоко вросла в грунт. По ее краям торчали пыльные кустики серебристой полыни. Курков провел по камню ладонью, сметая с него пыль. Открылась искусная вязь арабского письма.
— Что написано?
Кадыржон склонился над плитой, погладил ее теплую шершавую твердь. Стал читать нараспев, как мулла молитву:
Великий воин Аб-ал-Рахим,
Мечеострый победитель неверных,
По божественному предопределению
Вознесся душой к небесному трону,
Оставив за собой не тускнеющую славу.
Стражи прокричали утром:
«Скончался Аб-ал-Рахим, Угодный аллаху!»
— Что, историческая личность? — спросил капитан. — Знал о таком?
— Нет, но думаю, он был здесь, на Мамане, командир крепости. Не иначе.
— Значит, наш дальний предшественник. Кстати, что означает само слово «Маман»? Есть у него перевод?
— Это хорошее слово, — пояснил Кадыржон. — «Маман» значит «убежище»…
Солнце, беря крутой подъем, выкатилось к зениту и стояло уже прямо над головой, над крышами кишлака, плоскими, серо-пыльными. Мир, обожженный слепящим зноем, истекал обессиливающей истомой. Подвяленная листва бессильно обвисала с ветвей платанов.
Бэтээр, завихряя пыль, полз через кишлак среди дувалов, как по ущелью. Домишки за стенами выглядели убого, уныло. Между домами и дувалами зияли провалы пустырей, поросших олючим чертополохом. На них громоздились обломки старых стен, камней, кучи мусора. Выше домов поднимался глинобитый купол сельской мечети. На стержне, выточенном из дерева, тускло поблескивал жестяной полумесяц. За кишлаком тянулись огороды, прорезанные канавами арыков.
Перед деревенской лавочкой — дуканом, на утоптанном до звона майдане, испокон веков собирался базар. Небольшой, негромкий, но настоящий, и главное — свой, деревенский. Теперь, когда дороги стали опасными, торговцы из других мест сюда не заглядывали, и базарная площадь пустовала.
Они проехали мимо обшарпанного дома. Сквозь проломанную стену дувала виднелся плотно утоптанный двор, чахлое дерево, угрюмо глядевшее в зеленую лужу небольшого пруда — талаба. Здоровенный рыжий барбос, давно переживший лучшие свой дни, сидел перед крыльцом. Высоко задрав правую заднюю ногу и сунув голову под хвост, он судорожно клацал зубами, стараясь поймать увертливую блоху. Рядом, положив голову на вытянутые передние лапы, лежал другой пес, черный, с вытертыми до голой кожи боками. Он даже не открыл глаз, хотя машина прошла совсем рядом.
