– Вот странно, – говорила Глафира, – я Фому Тимофеевича на берегу ни чуточки не боюсь, а на судне прямо дух захватывает.
– Что же тут странного, – сказал Степан, – на берегу он всего только Фома Тимофеевич, а на судне он капитан.
– Нет. – Глафира покачала головой. – Тут не то. Просто я на море всего боюсь.
– Надо, Глаша, привыкать. Выйдете за меня замуж, станете женой моряка, вам моря нельзя бояться.
Глафира долго молчала. Потом она заговорила печально, тихо:
– Какая же, Степа, у нас может быть с вами жизнь? Я море знаете как не люблю? – Она говорила и смотрела в бесконечное сверкающее море. – Ужас, как не люблю! Ночью мне море приснится, так я вся дрожа просыпаюсь. А вы ведь без моря не можете.
Она сказала это полувопросительно, будто надеясь, что Степан откажется от моря и тогда всё уладится и все будет хорошо. Но Степан ответил грустно и коротко, будто извиняясь:
– Да, не могу.
– Ну, вот видите! – сказала Глафира.
– Что – видите? – повторил Степан. Он глядел вперед, и казалось, что он обращается не к Глафире, а просто так, куда-то в пространство. А говорил он настойчиво и убежденно: – Ничего я не вижу. А как все моряки живут? Конечно, когда муж в рейсе, жена на берегу, но уж зато муж из рейса пришел – водой супругов не разольешь. Гости придут посидеть – муж рассказывает, что в рейсе случилось: может, шторм был или машина испортилась, чуть на скалы не нанесло или ещё что, – а жена сидит, переживает. И печка натоплена, чистота кругом, половички постланы, самовар шумит. Хорошо!
Он говорил это будто сам себе, будто Глафиры и не было рядом, и так же, как будто для себя, сказала Глафира:
– А потом вы опять в рейс уйдете, а я ночи не буду спать, думать, что с вами, не случилось ли чего.
– Все равно, – убежденно сказал Степан, – ни мне без вас не жить, ни вам без меня. Тут, Глаша, уж ничего не сделаешь.
– То-то и беда, – сказала Глафира.
Я посмотрел назад. Берег был теперь далеко-далеко. Уже нельзя было разглядеть ни скал, ни бухт, ни ущелий. Только черная гряда тянулась по самому горизонту, низкая, черная, неровная гряда. Мы были одни в бесконечном море. Ровно сту чал мотор, «Книжник» весело налегал грудью на волны и расплескивал их, будто играл, радуясь широкому морскому простору. Жгутов вылез на палубу, присел на край люка и закурил.
– Как работает, Фома Тимофеевич! – сказал он. – Слышите? Часы! Со мной не пропадёте.
Фома Тимофеевич буркнул что-то очень недовольно, и в этот момент наступила тишина. Я сперва даже не понял, отчего так тихо. Волны плескались о борта «Книжника», чайка, крича, пролетела над самой палубой, и, несмотря на это, было удивительно тихо. Я увидел испуганное лицо Глафиры, увидел, как Фома Тимофеевич резко повернулся к Жгутову, как Жгутов торопливо прыгнул вниз, в люк, и тогда только повял, что произошло; замолк мотор. И сразу тишина, неожиданно наступившая, показалась мне страшной и грозной, я сразу у меня сжалось сердце.
