– Так боритесь за него, – дала совет Сильвия. – Боже мой, мадам. Если вы хотите его, то боритесь за него.
– Вы говорите так, потому что вы молоды, сэр. Молодые люди полагают, что страсть – то, ради чего стоит умереть, и что она навсегда. Они ошибаются. Только любовь – навсегда. Вы когда-нибудь любили, мистер Уайт?
– Нет, миледи. Никогда.
– Тогда вы не понимаете, о чем я говорю. У нас, дам, не так-то много времени. В распоряжении мужчины вся его жизнь. Как несправедливо, правда?..
Последние слова ее заглушили громкие рукоплескания и выкрики. Музыка прекратилась. Все разговоры смолкли. Воцарившуюся тишину нарушили громкое фырканье и безумный трезвон бубенцов. Мег встала и оперлась о парапет рядом с Сильвией.
– А! – воскликнула она. – Сани!
Оставляя черные следы на снегу, целая кавалькада выехала из-за террасы. Шесть пар русских саней, запряженных тройкой. Огромные дуги увешаны множеством отчаянно звенящих бубенцов. Возле каждой упряжки ехали верхами по два конюха, державшие под уздцы лошадей, которые шарахались и рвались. Пар шел от лошадиных ноздрей и блестящих спин.
– Боже! – Сильвия. – Такие лошади вообще-то приучены ходить в упряжке?
– Полагаю, что да, мистер Уайт, – прошептал Дав ей в ухо. Она развернулась и уставилась на него. Без маски и домино, аккуратный и ничуть не помятый, в своем серебряном парике и шелковом камзоле, он улыбался ей улыбкой волокиты. – Но, может, приучили их не далее как вчера? И, увы, отнюдь не к тройке.
Прихватив легонько за локоть своего секретаря, Дав увлек ее в сторону, подальше от давки. Ее глаза синели, яркие, как васильки под летним небом, но в складке губ появилось что-то едва ли не насмешливое, что-то колючее и неприступное. Поверить трудно, что он только что целовал ее пухлый рот! Более того – она отвечала на его поцелуй с жаром, ласкала его бесстыдно, открыто, дрожа от желания.
Он едва сумел тогда совладать с собой. Ладонь его руки, которой он цеплялся за холодную статую, осталась вся в царапинах и ссадинах, так трудно ему удавалось подавить желание коснуться ее. И, однако, она покинула его, разгоряченного, изнывающего от желания, ради того, чтобы сохранить свою тайну, а Афродита смеялась, и луна бесстрастно взирала на него с небес.
Выпустив ее руку, он облокотился о парапет. Она встала рядом с ним, в точно такой же позе, как и он, скрестив ноги в туфлях с пряжками.
Чего-чего, а мужества ей не занимать.
Желание до сих пор настоятельно, дикарски томило его. Ему хотелось сорвать с нее парик и мужское платье и уволочь в какой-нибудь альков в ледяном замке, устланный теплыми мехами.
