Итак, сделала Мари-Лор вывод, все обернулось не так плохо. Контрабандист виконт действительно не смошенничал с книгами; и к этому времени она уже перестала обвинять его за то, что он невольно помог ей узнать, что такое вожделение. Как бы ни была сурова, тяжела и убога ее жизнь, она радовалась, что избежала брака без любви.
Может случиться, что когда-нибудь она встретит кого-нибудь еще, человека, который пробудит в ней желания, не пренебрегая чувствами, кто будет обладать притягательной силой, как у виконта, но без его грубого непостоянства чувств. И — поскольку она лишь мечтала — человека равного ей по положению в обществе. Да, убеждала Мари-Лор себя, когда-нибудь она встретит такого человека. В то самое «когда-нибудь», когда она покончит с мытьем горшков и вернется в мир книг.
Мари-Лор кивнула, словно ее убедила безупречная логика, а не упрямый оптимизм. Ладно, если некому напомнить ей, что это все же возможно, то она сделает это сама.
Пора спать, сказала она себе. Завтра будет тяжелый день. Но прежде чем уснуть… Мари-Лор вздохнула и покачала головой. Даже она не могла убедить себя, что последняя мысль подсказана логикой. Это всего лишь была слабая жалкая надежда, последняя маленькая просьба к судьбе. «Пожалуйста, — шептала она, обращаясь к каким-то высшим силам, которые могли услышать ее. — Пожалуйста, сделайте так, чтобы он поскорее уехал».
Она только начала расстегивать платье, когда кто-то громко заколотил в ее дверь.
В последующие годы Мари-Лор мучили сомнения, правильно ли она сделала, что запомнила то, что произошло. Конечно, она могла живо и ясно представить себе радость и восторг, которые пережила в ту минуту. Но она никогда не могла четко отделить виденное от воображаемого. Или передать то, что она испытывала, ее изумление, значение каждого жеста и волшебство первых объятий.
Когда она открыла дверь и увидела его черные глаза, он очень тихо заговорил. «Простите, мадемуазель Берне, я потом все объясню», — послышалось ей. Возможно, он сказал что-то еще об «опасности» и «защите», но она была уверена только в том, что он назвал ее «мадемуазель Берне». Мари-Лор могла поклясться в том, что ею овладело единственное чувство — головокружительной радости и лихорадочного экстаза, — глупая эгоистическая радость и мстительная гордость, оттого что он все-таки не забыл ее имени.
На нем не было ни камзола, ни жилета. Девушка мельком скользнула взглядом по его бедрам в жемчужно-серых бархатных панталонах. Игра света и тени на бархате от колеблющегося света свечи выявляла больше, чем она могла или была готова понять.
