— Грязная свинья! Убирайся из моего дома! Прижав ладони ко рту, Жак повалился на спину.
— Прекрати! Прекрати сейчас же! — кричала Иоланта.
В дверях появилась Мату, рубаха измята, глаза дико сверкают. Обогнув взрослых, она опустилась на кровать Грейс, обняла ее и молча стала укачивать. Грейс повернула голову, чтобы видеть происходящее.
— Иоланта, — говорил Эдмунд, — пусть он убирается из моего дома!
— Это не твой дом! — прошипела она в ответ с таким же, как у брата, акцентом. — Не будь у тебя моего приданого и рабов моего отца, ты давно потерял бы и этот дом, и плантацию.
— По закону он мой!
— А мой отец — законный владелец почти всех твоих рабов! Что ты станешь делать без них, Эдмунд? Снова окажешься там же, где был! Без гроша в кармане. И я уйду от тебя. Моn реrе может даже купить эту чудесную плантацию, чтобы мне было где коротать старость.
— Ты моя жена и должна мне подчиняться!
— Ха! В конце концов ты, Эдмунд, сделаешь так, как тебе прикажет мой отец. Как продал мать этой несчастной дурочки!
Последние слова Иоланта выкрикнула в лицо Эдмунду, резким взмахом показывая на Грейс. Из горла Мату вырвался глухой, задавленный звук. Няня отчаянно затрясла головой. Жак, все еще вытиравший с лица кровь, злобно улыбнулся разбитыми губами.
— Замолчи, Иоланта! — простонал Эдмунд. Грейс отбросила обнимавшие ее руки Мату.
— Что ты говоришь?! Ты моя мать!
— Не говори глупостей! — оборвала ее Иоланта. — Меня окружают мужчины, питающие слабость к чернокожим шлюхам. Сначала отец прижил грязную полукровку с какой-то рабыней. Потом он отправил эту мерзавку сюда вместе с девяносто девятью другими рабами и деньгами из моего приданого. — Она презрительно фыркнула в сторону мужа. — Сотня рабов! Целая сотня! И ты выбрал именно ее, чтобы прижить эту девчонку. — Иоланта снова указала на Грейс.
— Если бы ты сама не была бесплодной, фригидной сукой, — с горечью отозвался Эдмунд, — у нас был бы собственный ребенок, наша общая плоть и кровь.
Мату пыталась закрыть ладонями уши Грейс, но та оттолкнула ее руки.
— Моя мать была рабыней? — прошептала она, и у Мату снова вырвался придушенный, исполненный боли стон. — И ты знала. — Глядя на свою обожаемую няню, Грейс понимающе кивнула, нежно погладила лицо женщины. Глаза рабыни налились слезами. — Ты знала, и потому они отрезали тебе язык.
— Твой отец, — вмешалась Иоланта, — приказал вырезать ей язык. Вот как он стыдился твоей подпорченной крови!
Лицо Эдмунда стало смертельно бледным.
