Когда Арчер был ребенком, он думал, что Сандерхерст построен из золота, но главный каменщик поместья объяснил, что дом сделан из кирпичей цвета ржавчины или охры. Ему не хватало воображения. А возможно, его было слишком много у ребенка.
Сент-Джон непроизвольно сжал кулаки. Появление здесь Мэри-Кейт Беннетт — самое большое попрание поместья. Здесь его рай, его святыня! Нигде на земле он не чувствовал себя дома, только здесь. Не он владел Сандерхерстом, а ему была дарована привилегия принадлежать дому. Только вместе с этим огромным строением он получил графский титул, имущество, наследие семнадцати поколений прошлого и множества поколений в будущем Он распоряжался этим богатством, а Сандерхерст служил ему прибежищем.
Сент-Джон с детства знал, что не расстанется с Сандерхерстом до конца своих дней. Защитит ли он или умалит его великолепие — таким и будет наследство, которое он оставит потомкам. Даже в юности, когда человеку свойственна расточительность, а не бережливость, Арчер никогда не рисковал своим имуществом.
Случалось, он смотрел вокруг себя — и словно впервые видел эту красоту. Арчер наслаждался прелестью чистых греческих линий Сандерхерста, его сдержанностью Он отвечал здесь за каждый камешек, за каждое дерево и проникался смешанным чувством ответственности и радости, как глава империи, созданной его предками.
Однако теперь он не видел ни английского парка с его причудливыми фонтанами, ни уснувших розовых кустов. Он не смог бы сказать, в какой цвет покрашена ограда восточного выгула для лошадей или сколько полей оставлено под паром. Он чувствовал себя неуверенно, как новорожденный ягненок, который только-только пытается встать на шаткие ножки. Потому что Мэри-Кейт Бсннетт произнесла роковые слова.
Сделав над собой усилие, Сент-Джон мягко взял женщину под руку и повел к двухстворчатым дверям входа. Они бесшумно открылись навстречу ярко освещенному холлу. Арчер кивнул Джонатану, нисколько не удивившись при виде безукоризненно одетого дворецкого. В детстве граф думал, что Джонатан никогда не спит и в полном облачении присматривает за Сандерхерстом в любой час дня и ночи.
Осторожно и бережно, но не потому, что с этой женщиной следовало обращаться, как с душевнобольной, а потому, что она обескуражила его, Арчер повел Мэри-Кейт мимо дворецкого и лакея вверх по изгибавшейся лестнице.
Он открыл дверь в утреннюю комнату и плотно закрыл ее за собой, удивляясь, что чувствует тепло женщины через столько слоев одежды.
