– Элоди, что с нами случилось? Вероятно, она поняла, потому что около рта у нее прорезалась недовольная складка.
– Ничего, малыш; ничего, о чем стоило бы вспоминать. Послушай, нам везет: в округе появился превосходный врач, зовут его Мандрикс. Он тебя посмотрит. И наверняка вылечит.
– Вылечит? Разве я болен, а? Элоди смутилась и отвела взгляд.
– Тебе немного трудно… ходить.
Я хотел пошевелить ногами… Боже! Они словно налились свинцом и отказывались повиноваться.
Элоди, очевидно, заметила мое замешательство и энергично затрясла головой.
– Уверяю тебя, он вылечит… О, это очень хороший врач. Он много путешествовал, служил когда–то во флоте. И знал Николаса… твоего отца.
Чтобы вывести ее из замешательства, я прервал разговор, спросив, где мы находимся.
Тут же просветлев, она принялась многословно болтать, чего и вовсе никогда за ней не водилось.
Нас забросило на север, на морское побережье, в одинокий домик среди дюн: по вечерам маяк освещал корабли, плывущие мимо в далекие загадочные страны.
Толстуху звали Кати, она весила двести двадцать ливров[7] и занималась хозяйством, как другие занимаются любовью.
В одном лье отсюда маленький приморский городок – словно игрушечный, выстроенный из разноцветного камня. Мы там будем гулять… ну да, в повозке, пока я не смогу передвигаться самостоятельно, возможно, хватит и тросточки, потому что доктор Мандрикс и в самом деле очень хорош. Будем есть суп из мидий и булочки с угрями, просто чудо!
Один рыбак только что принес на кухню камбалу, целых шесть штук.
Устроим настоящий праздник – ведь Кати собирается в город с тележкой рыбника и привезет оттуда напитков и кучу разных вкусных вещей. Ведь предстоит праздновать и праздновать…
– Почему?
– Ну… так ведь исцеление… уж во всяком случае, частичное выздоровление, не так ли?
Мне вдруг сделалось грустно, я устал; непривычная веселость Элоди, внезапная перемена в ее спокойном и строгом характере, убаюкивающая атмосфера светлой комнаты, дыхание моря, веющее отовсюду, заманчивые обещания, охапками разбросанные перед вновь обретенным маленьким мальчиком, – все это отдавало приторно–пресным вкусом лежалых сластей.
Я еще не смел себе признаться: едва лишь вернулся к жизни, а мне уже не хватало острой приправы мрачных сумерек, мучительной тревоги, самого чувства ужаса.
Роскошное зимнее солнце золотило воздух и слепило глаза, привыкшие к мраку, к неверному отсвету ламп, ведь им постоянно угрожали нечистые духи.
