— Развлечься, говоришь? — сказала она. — Черт возьми, еще как хочу, дружище! Ну-ка, веди!
Чака почувствовал ее настроение и помахал хвостом.
Она зашла домой, переоделась, и в половине восьмого все трое встретились в очереди перед мюзик-холлом «Ройял». Фредерик был в вечернем костюме с тростью в руке; к его крайнему изумлению, Салли поцеловала его.
— Ради этого стоило прийти, — сказал Фредерик. — Что там в программе, Джим?
Джим как раз изучал афишу на стенде у входа. Вернувшись на свое место в очереди, он спокойно сказал:
— Думаю, Макиннон назвал себя Великим Мефистофелем. Сомневаюсь, что он вошел в труппу венгерских велосипедисток мадам Тароцци или выступает как сеньор Амбросио Чавес, человек без костей…
— Любопытно, что это за женские велосипеды? — сказал Фредерик. — Партер или галерка? Думаю, нам следует быть как можно ближе к сцене, на случай, если понадобится вскочить туда. А вы как считаете?
— С галерки быстро не спустишься, — сказал Джим. — Надо пробраться вперед, насколько удастся. Тут только одно плохо: из первых рядов мы не сможем следить за публикой и засечь этого чертова Секвилла.
Двери распахнулись, и зрители хлынули в ярко освещенное фойе; колеблющиеся огни газовых светильников отражались на позолоте, красном дереве и стекле. Они заплатили по шиллингу и шестипенсовику каждый за кресла в конце первого ряда и, усевшись в пропитанном табачным дымом зрительном зале, стали наблюдать, как оркестр занимает свои места в оркестровой яме и настраивает инструменты. Джим время от времени вертел головой, рассматривая публику.
— Беда в том, — проворчал он, — что мы не знаем, кого ищем. В конце концов, навряд ли они повесили себе на шеи плакаты.
— А парни, которых ты видел, когда вытаскивал Макиннона из «Британии»? — спросил Фредерик.
— Понимаешь, здесь чертова прорва народу, Фред. А эти могут быть там, за кулисами, хотя почему-то я сомневаюсь. У них здесь должен быть свой человек возле двери на сцену. Думаю, они бросятся прямо к нему, если вообще собираются что-то сделать.
Салли, также поглядев вокруг, подняла глаза на ложи с противоположной стороны зала. Их было шесть, причем четыре оставались темными, но в одной из двух освещенных лож сидело трое муж чин, и один из них смотрел через театральный бинокль прямо на нее.
Он поймал ее взгляд, опустил бинокль, улыбнулся и слегка поклонился. Она заметила отблеск золотой оправы его очков.
— Мистер Уиндлсхэм, — пробормотала она не вольно и отвернулась.
