Тэмпл Лонгуорт представляла для него опасность и другого рода. Всякий раз, когда он думал о золотоволосой женщине, его пробирало сладкое томление внизу живота, и мужской плоти немедленно становилось тесно в узких бриджах для верховой езды. Он ругал себя за слабоволие, на чем свет стоит. Едва Тэмпл попадалась ему на глаза, как ему сразу же хотелось заключить ее в объятия. Воспоминание о ней заставляло кровь быстрее бежать по жилам. Единственный раз он видел ее обнаженной — в ту ночь, когда в гневе разорвал на ней вечернее платье, — но это прекрасное видение неотступно преследовало его. Он никогда не забудет того, что видел той ночью!
Спать с ней в одной комнате было для него настоящей пыткой. Он много раз сдерживал себя, чтобы не забраться в постель к этой волнующей женщине с нежной кожей. Как было бы приятно целовать ее спящее тело и взять ее прежде, чем она проснется. Бодрствовал он или спал — мысли его занимала одна Тэмпл.
Ему не следовало похищать ее. За эту роковую ошибку ему придется расплачиваться вечно. А он-то воображал, что прекрасно все продумал! План был примитивно прост: похитить девушку и послать телеграмму ее дяде с уведомлением о том, что, как только он перестанет снабжать турков оружием и боеприпасами, Тэмпл получит свободу.
Несколько недель назад похищение и пленение Тэмпл казались ему единственным способом разрешения конфликта между турками и арабами. Дипломатия исчерпала себя. Шейх намеревался пресечь поток оружия, текущий с американских заводов, которыми владели родственники Тэмпл.
Шариф достал из кармана гильзу, которую всегда носил с собой. Глядя на нее, он вспомнил рассказ старого шейха о том, что тот вынул эту гильзу из его, Шарифа, детской ручки, когда нашел его в пустыне возле убитого отца и умирающей матери.
Он сжал кулак и приказал себе выбросить из головы мысли о прекрасной женщине, которая скоро покинет его лагерь.
Стиснув зубы, шейх принялся за упражнения, которые проделывал по несколько раз в день после того, как его ранили. Рана давала о себе знать, и он то и дело морщился. Пот струился по его лицу, а он заставлял себя упражняться. Шариф должен вернуть мускулам былую силу, прежде чем явятся завтрашние гости.
Стонать и скрипеть зубами он позволял себе только тогда, когда находился в одиночестве. Шейх привык служить своим подданным примером во всем. Старый шейх никому не позволял видеть свои мучения — физические и нравственные. Даже перед смертью, когда испытывал нечеловеческие страдания.
