— Ну, ексель-моксель, — поклялся на руинах семейной жизни Леха, — чтоб еще хоть одна баба переступила мой порог!
И сел пить пиво с водкой. При этом яростно пел: «Отцвела любовь-сирень, вот такая хренотень!»
Насчет баб четыре года свято держал страшную клятву. С попугаем делил жилище. А завел его не из магазина «Оазис».
Рот у Лехи дырявый. Крошки, как горох из худого мешка, на пол сыплются. Леху прореха не колышет, а воробьям — радость. Летом постоянно харчуются на балконе.
В один холостяцкий день Леха глянул на крылатых нахалявщиков, ба! — вместе с ними попугайчик прилетел столоваться. Разноцветный, как из шоу.
— Ёксель-моксель, — удивился Леха, — прямо филиал Африки у меня открывается. Того и гляди, крокодилы с бегемотами нарисуются.
Крокодилы не прилетели, зато попугай постоянно поддерживал балконную Африку. Регулярно с воробьями заруливал. Спелся с ними, будто на одной пальме вылупились.
— Ёксель-моксель, — как-то, глядя на несерьезную одежонку заморского гостя, прикинул Леха. — А холода нагрянут, что зачирикаешь в своем эстрадном полуперденчике? Воробьи — пройдохи морозоустойчивые, а твои цветастые перышки облетят с первым снегом.
Человек Леха был сердобольный. «Простодыра чертова!» — называла его до убега в аул жена.
Глядя на попугая, Леха вспомнил голопузое детство и, выручая теплолюбивую птаху, навострил ловушку: ванночка детская, перевернутая кверху дном, на палочку одним краем опирается, под ней семечки. К палочке привязана леска, на другом конце которой Леха лежит в комнате под балконной дверью. Попугай прилетел на семечки, а дальше как в песне: «Ну, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети».
Словил попугая, как когда-то синичек. Возник вопрос имени спасенной от зимы птахи.
— Ты, ексель-моксель, в своей Африке был каким-нибудь Мандейлом или Чомбой, а у меня будешь Фаней! И не балуй! — окрестил Леха крылатого сожителя.
Купил ему красивую клетку, чтобы все как у людей. Фаня с ходу «как у людей» отверг. Хватанул с воробьями воли, после чего жить за железными прутьями наотрез отказался. Закатывал скандалы и голодовки.
— Дурак ты, ексель-моксель, ни разу не грамотный! — сказал Леха и навсегда открыл клетку.
Лехин приятель, заядлый голубятник, как-то зашел с добрым жбаном пива и забраковал Фаню на человеческую речь.
— Напрасный труд, — сказал орнитолог-самоучка, — твоего попку учить — только язык мозолить! Не из породы говорливых.
— Жаль, — немного расстроился Леха, — а то бы, ексель-моксель, поболтали на досуге. Не все в телек пялиться по вечерам.
