Но ничего не случилось. Она открыла дверь, на минуту замерла на пороге и окончательно поняла — теперь все. Кончилось…
Отчаяние захлестнуло ее, а еще — немного злости на саму себя и на него, и она хлопнула дверью со всего размаха. По лестнице она неслась вниз со скоростью ветра, размазывая по щекам противные детские слезы, и где-то далеко-далеко торжествующе ревел этот чертов поезд.
Точно кто-то неведомый, скрытый от Мышкиных глаз сотней других лиц, торжествовал свою первую победу.
* * *
«Ты скотина!»
Кинг поднял глаза к потолку — к этому грязно-белому суррогату неба. Усмехнулся невесело: «Я же сделал все по правилам. Я же все сделал по их чертовым правилам — так почему же чувствую себя так гнусно? Почему мне кажется, что я… ну да, именно так. Я совершил преступление».
Перед его глазами возник Мышкин образ. Сжатые пальчики, такие хрупкие и тонкие, глаза, в которых сверкнула боль вместо слез. Так по-взрослому…
— Я же не хотел, — пробормотал он. — Я не хотел причинить ей боль…
Но причинил, и нечего делать вид, что поступил хорошо и правильно…
Он вскочил, потому что больше не мог терпеть, как наполняется собственной виной, и ему казалось, что, если он начнет двигаться, это закончится, как прекратится этот стук в самой середине груди: ты сам все разрушил!
Теперь он отчетливо понял: когда люди не знают, как исправить то, что совершили, они мечутся по комнате, точно звери в клетке. И собственно, чем же твоя роковая ошибка хуже этой клетки? Кто вообще сказал, что физическая клетка лучше духовной?
«Да пошли вы! — огрызнулся он, поймав себя на том, что мысли и тут оказываются сильнее чувств. — Мне надоело быть бродячим философом. Мне надоело искать смысл там, где его нет… Я больше не хочу».
Он вдруг понял: это можно исправить, сейчас, немедленно, стоит только протянуть руку и снять телефонную трубку.
Он сделал шаг и — остановился, глядя на эту самую трубку, вдруг осознав, что ему страшно. Все изменится, да? Задал себе этот вопрос — и не ответил на него, потому что и так ясно — все изменится…
И главное — не только у него. У нее…
А кто может поручиться, что в лучшую сторону?
Он снова увидел ее — как будто в тот первый день, когда они встретились. Она сидела, сжавшись в комок, и с этой своей вызывающей сигаретой выглядела одиноким бунтарем, отчаянно страшащимся собственного бунтарства, и все-таки продолжавшим разрушать понемногу чертовы устои. Пока — этой дурацкой сигаретой.
И ее такое простое — «я люблю тебя»… В глазах потемнело. Он ничем не отличается от других. Вместо того чтобы понять ее, и — самое главное! — принять с ее щенячьим нонконформизмом, он оттолкнул ее.
