– Никогда! – запальчиво ответила я. – Я никогда не забуду их и никогда не прощу тебе жестокосердие. Я не святая и не подвижница, но я – человек, и сердце мое истекает кровью при виде человеческих страданий. Я не могу поверить, что ты ничего не чувствуешь: ни злости, ни гнева, ни скорби. Что ты за человек, Гарт Мак-Клелланд?
Гарт собрал в кучу мою одежду, бросил ее в таз и пошел к двери.
– Куда ты с этим собрался?
– Выброшу это барахло за борт.
– Нет! У меня так мало вещей и одни-единственные туфли. Прошу тебя, не делай этого. Я сама все вычищу, Гарт.
Гарт поставил таз с вещами на пол.
– Как пожелает моя госпожа. Может быть, домашние дела отвлекут тебя от приносящей одни проблемы благотворительности.
С этим он вышел.
Я упала на койку и закрыла руками лицо. Ужас захлестнул меня; я словно предчувствовала: худшее ждет впереди. И я оказалась права.
Следующие несколько дней прошли без происшествий. Но стоны из трюма не прекращались ни днем, ни ночью. Я вставала под этот жалобный вой и засыпала с ним. В конце концов мне стало казаться, что стонет и плачет сам корабль, изливая свое неизбывное горе серым волнам и хмурому небу.
Я подозревала, что и на Гарта давит мрачная атмосфера на судне. Его обычная улыбочка куда-то пропала, а вместо нее появилась скорбная складка между бровями. Долгие часы он проводил где-то на корабле, как я предполагала, не в обществе капитана Фоулера, и часто совсем не приходил ночевать. Когда я пыталась вызвать его на разговор, он отвечал двумя-тремя короткими фразами. Было ясно: он не хочет со мной связываться. Гарт держался холоднее и отстраненнее со мной, чем обычно, и я стала тосковать по тем временам, когда он злился и ругал меня. Я не могла вынести его равнодушия, и даже упреки казались мне слаще, чем полное безразличие.
Команда была на грани бунта. Капитана Фоулера ненавидели все и несли службу спустя рукава. Рабы слабели с катастрофической быстротой, и судовой врач забил тревогу, настояв на том, чтобы капитан разрешил продлить пребывание рабов на палубе. Фоулер согласился, и доктор выдвинул следующее требование: ежедневно чистить трюм морской водой. Моряки больше всего ненавидели эту работу.
В трюме началась эпидемия, и самые слабые рабы, старики и дети, умерли. Вскоре болезнь настигла и команду. Большинство заболевших матросов поправились, но юнга и еще несколько человек погибли, а человек двадцать ослабели настолько, что не могли стоять на вахте.
