В ту пору, когда остаткам московской интеллигенции позволили высказаться напрямик, наши говоруны сначала захлебнулись от восторга, а потом понесли такое, что на новом Новодевичьем кладбище земля зашевелилась, по образному замечанию тамошних сторожей. И как-то вдруг стало яснее ясного, что так называемый социалистический путь развития неизбежно ведет общество к бледной немочи, поскольку, оказывается, в табеле о рангах он обеспечил нашей красной империи самые жалостные места. Вот как ананас, – рассуждал сам с собой Бычков, – в оранжерейных условиях растет, а морковка не растет, так и общество, организованное искусственно, без учета низменной природы человека, существует на самый монстрезный лад. И ананасом сыт не будешь, и благими намерениями сыт не будешь, а морковка, гадина, не растет. То есть современное человечество таково, что развиваться оно способно только в условиях простого и жестокого общественного устройства, а если наладить ему благотворительное питание и сориентировать на высшие идеалы, то почему-то резко падает отдача физического труда. Но главное, вот какое дело: уж если былая вера пошла прахом, то прежнему браку сам бог велел.
Поднимались молодожены в одно и то же время, поскольку работали в смежных учреждениях, вместе ехали муниципальным транспортом к месту службы, расставаясь только на станции «Павелецкая», вечером встречались у памятника первопечатнику Федорову, в случае нужды делали покупки в гастрономе на углу площади Дзержинского и улицы 25 Октября и ехали на Палиху, где у них была однокомнатная квартира. Замутенкова принималась за мытье посуды, Бычков со вкусом готовил ужин, потом они устраивались на кухне и за едой говорили о том о сем.
– Сдал сегодня Никифорову партбилет, – например, заводил Бычков.
– Ну и что Никифоров? – отзывалась Замутенкова, делая остро заинтересованные глаза.
– Да, собственно, ничего. Вздохнул так и говорит: конечно, говорит, быть в наше время коммунистом – непростительное ребячество, как, предположим, тратить зарплату на леденцы. Но вот как без идеологии жить, – этого я вообразить себе не могу.
– Ничего не поделаешь, – говорила Замутенкова, – все течет, все изменяется, Лев Толстой даже настаивает, что не меняются только крокодилы и дураки. И все-таки, Семен, есть в этом что-то неприятное, что все вдруг расплевались с КПСС…
– А что ты хочешь? Чтобы я по-прежнему держался установок Ульянова-Ленина семидесятилетней давности, чтобы я, как заводной, славил социалистическое соревнование и несгибаемых молодцев из ЧК?! Нет, дорогая, этот поезд уже ушел, сейчас последнему олигофрену ясно, что так называемый социализм есть не что иное, как законсервированная мечта. И консервы не хранятся вечно, и голой мечтой долго не будешь сыт.
