Все это было очень трогательно. Мадам Гарсиа захлюпала носом, и мама принялась ее успокаивать: да ладно, ладно, эта курица все-таки в родстве с нами не состояла, спасибо, что отдали ей последние почести…
Потом разговор плавно перешел на велогонку, и мы все вместе вернулись к дому. Дверь консьержкиной комнаты была приоткрыта, и братец Жерар заметил, что на плите стоит кастрюлька. Он потихоньку прокрался в комнату, поднял крышку и обнаружил ощипанный труп Мариэль Гуашель, погибшей, как нам стало ясно, насильственной смертью.
Братец Жерар завопил, все сбежались, папа смерил мадам Гарсиа взглядом, нахмурил брови, та залилась краской, заорала: «Да как вы смеете меня обвинять, на каком основании, это вам так не пройдет, и не думайте, ишь, раскричались, сами-то вы кто, даже ведь не французы, а так, инородцы, вон отсюда!»
В ту пору я был еще не слишком развитой личностью, но смекнул, что Мариэль Гуашель мы больше не увидим, затрясся в коляске и заревел. Снова поднялся шум, папа потребовал от консьержки объяснений – дело-то явно нечисто, а та вместо ответа хлопнула дверью…
И с тех пор консьержка моет ступени до четвертого этажа включительно, а свою лестничную площадку мы убираем сами, по очереди с соседом, мсье Крампоном, только папе об этом не рассказываем, а не то он всем покажет, как минимум на словах.
Вот потому-то братец Жерар и говорит, что мадам Гарсиа – сучка не только в прямом, но и в переносном смысле.
* * *
А потом мы с мамой снова поехали в Гренобль заниматься моими мужскими достоинствами, в университетскую клинику, где доктор Раманоцоваминоа был в свое время интерном. Клиника оказалась огромной, целая фабрика.
Медсестра Жозефина специально не носила лифчика, чтобы больные быстрее шли на поправку, и всякий раз, когда она входила в нашу палату, дядечка на соседней койке как бы невзначай ронял свой журнал про грузовики, чтобы она нагнулась и подняла. Заглядывая сверху в вырез ее халатика, он испытывал величайшее эстетическое наслаждение и, активно жестикулируя, призывал меня разделить свою бурную радость.
Присев на краешек моего матраса, Жозефина убеждала меня, что я очаровательный юноша, что мои большие карие глаза и маленький ротик в форме сердечка – залог будущего успеха у девушек (вот вспомнишь мои слова через несколько лет!). Ее комплименты неизменно вгоняли меня в краску.
Жозефина проявляла столь живой интерес к моим сердечным делам, что я даже поделился с ней своим секретом: рассказал, что собираюсь жениться на цирковой барышне, но на пути нашей любви немало препятствий, ведь я даже не знаю, где она теперь, моя суженая.
