Я присел у лунки, развел концом удочки снег и, затаив дыхание, опустил в дырочку-оконце белую мормышку…
Мормышка дошла до дна быстро – воды подо льдом в этом месте всего тридцать-сорок сантиметров. Только не шуметь: плотва услышит малейший шум. Я стоял перед лункой на коленях, чуть приподняв удочку. Тишина. Рыба не отзывалась на игру крошечной мормышки, украшенной тройкой рубиновых мотылей.
Еще раз мормышка поднялась ото дна, медленно поползла вверх, остановилась, чуть качнулась вниз и замерла в полводы. Мотыль был свежий, яркий, и плотва должна была его заметить. И тут что-то качнулось: то ли вода в лунке, то ли чуть кивнул сторожок. Я замер. Сторожок еще заметно приподнялся, а потом сразу рванулся вниз. Подсечка, и внизу подо льдом заходила тяжелая, упрямая Рыбина. Рыбина рванулась в сторону под лед, и я почувство-
зал, как тяжесть пропала. Мормышка скользнула вверх и остановилась, впившись в край лунки.
И снова тайное ожидание встречи, полное надежд и возможных разочарований. И снова, но не сразу, а минут через десять, сторожок чуть дрогнул, чуть приподнялся вверх и рванулся вниз.
Весенняя плотва была хороша в своей серебристой одежде. Она тяжело лежала на подтаявшем снегу, а потому казалась выкованной из черненого металла.
Плотва ловилась до самого вечера верно, но нечасто подходила к лунке. Но вот чуть стемнело, с запада потянули серые, пасмурные тучи, на лед разом упало тепло, и из лунок на лед вышла от большого тепла вода.
Вниз, до самого льда, спустился белесый туман. В этом сыром, душном тумане сторожок было еле видно, и я больше не по сторожку, а по удару рыбины догадывался, что пора выводить из лунки новую плотву.
Плотва будто сошла с ума, хватала мормышку на лету и брала, брала без остановки.
Вокруг меня на снегу лежала не одна тяжелая рыбина. В тумане серебро плотвы терялось, сливалось со снегом, и только по черным хвостам разбирал я на снегу пойманных рыб. Приходил азарт, где-то родилось желание – ловить и ловить… «Ну, хоть еще одну, ну, самую последнюю…» – копошилась во мне моя страсть… Нет, славен все-таки человек тем, что умеет вовремя остановиться, умеет не перейти границу, дозволенную умом, не потерять честь и остаться всегда человеком, который помнит не только о себе.
Рыбу я собирал на ощупь, руки мерзли от ледяного месива, в которое растекся недавний снег. Я шел домой по раскисшему снегу и в тумане с трудом угадывал очертания своего дома.
Дома меня уже потеряли, заждались. Первым к дверям кинулся сынишка и потребовал незамедлительно выложить на стол рыбу. Я притворно молчал о сегодняшнем дне и попросил сына принести для рыбы мисочку побольше. Мисочку мальчишка принес, но я отказался выкладывать свой улов в такую маломерную посуду. Мне подали миску поглубже, но я отказался и от этой миски. И когда, наконец, жена поставила на стол тазик и потребовала не терзать мальчишке душу, полную трепетного ожидания, я сдался и разрешил своим домочадцам принять мой сегодняшний улов.
