– Кровью. Кровью, жрец Митры, – прошептала она со странным вожделением. – Ибо кровь – единственный дар. Она скрепляет клятвы и создает нерушимые узы. Кровь, жертва и награда. Она одна… Но лишь та кровь достойна великого Искусства, в которой горит огонь божества. Кровь того, кто ведет свой род от одного из небожителей.
– Но почему именно Вилера?
– Ты знаешь, жрец. Лишь тот, кто был помазан на престол и освящен божественным огнем, обретает в крови своей огонь Солнцеликого Митры. И только этот огонь утолит жажду твоего кинжала и даст тебе власть над Скрижалью Изгоев. Только ему дано разрушить чары, опутавшие душу той, которую ты вожделеешь.
Она протянула руки и опустила их Орасту на плечи, тяжелые, точно мельничные жернова. Слепой лик ее приблизился к самым его глазам, и он ощутил ее горячее дыхание, и пальцы ее впились ему в плечи, точно стремясь отделить мясо от костей, так что он едва сдержал стон. Так она держала его несколько мгновений – и вдруг неумолимая хватка ее сменилась нежными объятиями.
– Ты убьешь Вилера, Ораст. Ты убьешь его – и когда руки твои будут омыты в его крови, Скрижаль станет воистину твоей, и ни тайного, ни запретного не будет в ней для тебя.
Валерий вернулся в Тарантию глубокой ночью, и немало времени пришлось ему колотить рукоятью меча в ворота, пока стражники соизволили наконец выяснить, кто там поднял шум в столь поздний час, и впустить запоздалого путника. Он бросил им пару медных монет, однако это не стерло недовольно-насупленного выражения с заспанных лиц, и принц ощутил смутную, саднящую досаду.
Для этих людей он был меньше чем никто, лишь скрепя сердце они признавали его высокое положение и оказывали требуемые почести, однако он чувствовал, что в душе они презирают его, возможно, даже насмехаются над ним. Даже когда он был солдатом в Хауране – он не знал такого обращения. Там он действительно пользовался уважением, чувствовал это в каждом взгляде… но Аквилония упорно не желала принимать блудного сына. Он и сам не знал, почему так уверен в этом – и все же ощущение это не вызывало сомнений.
Мрачные думы оставляли его всю дорогу до дворца. И по мере того, как лепившиеся к крепостным стенам домишки, – нищие грязные, облупившиеся, где даже ночью не прекращалась шумная, бурлящая жизнь, вопили младенцы, доносился шум драки или любовной ссоры – уступали место особнякам богачей, роскошным, уединенным, прячущимся в тени садов, настороженно-молчаливым, лицо принца делалось все более хмурым и напряженным.
