Когда развлекается господин Бальзамировщик, я закапываюсь поглубже – его забавы опасны для моего убогого рассудка.
* * *
Протоплазма…
Пожирающий самого себя и усиленно размножающийся выкидыш праматери, которого никак не удается засунуть обратно…
Вокруг меня ползают более или менее активные комки протоплазмы. Такие уязвимые и такие безнадежно тупые…
Протоплазма вообще отвратительна. Я ненавижу эти господские экскременты – особенно когда они обезображены сошедшим в них духом. Начинаются кипение биологического бульона, накопление сексуальной энергии и судорожные подергивания – смехотворные потуги на жизнь вечную…
Шоу продолжается.
Сгустки протоплазмы в «Трех семерках» покрикивают от боли, попердывают от страха и постреливают в меня кусочками свинца. Я вывожу их из игры. Одного за другим. На время…
В этой партии слишком много пешек, за которыми не видно крупных фигур. Тут и не пахнет божественной властью – все хаотически движется, объятое кошмаром…
И щенку Максу, вкусившему темной силы, даже немного жаль, что этот сон заканчивается слишком быстро.
* * *
Я снова выползаю из щели, как таракан после воздушного налета.
Исход той же ночи. Интерьер, в общем-то, прежний, но слегка приукрашен человеческими телами, застывшими в разнообразнейших и живописнейших позах. Не трепещите – среди них только один мертвец. Тот самый, помешанный на длинноствольных пушках, – он слишком усердно пытался попасть в меня из своей плевательницы. У него свернута шея, а через огромную дыру в груди виден ворс коврового покрытия. Левая рука сожжена до локтя. Испарились даже кости. Несколько мгновений он держал в ней килограммовый плазменный шар, в который превратился его пистолет.
Другие Мамины охранники и сподвижники вырублены мною при скромном участии Фариа. Не спрашивайте, как это получилось, – батальные эпизоды целиком в компетенции босса. Когда у меня перед глазами перестало мелькать, дело уже было сделано. И все из-за груды прессованного углерода и самоуверенности этих смешных ребят! Не хотели платить, мерзавцы. Понятно, платить все равно пришлось – хозяйке, когда мы наконец смогли поговорить тет-а-тет. И не только платить…
(Развязать Маме язык было несложно. Босс провел с нею небольшой сеанс внушения. Через пятнадцать минут она тарахтела, как стукач в следственном изоляторе ГПУ. Еще через десять минут я знал об эмигрантке Эльвире все. Или почти все. Оставалось только взять билеты на самолет. Но вот тут-то и возникли проблемы…)
